Бедность и
расточительство
"Клод Моне был
тем, на чью долю выпали, вне всякого сомнения,
самые черные и горестные дни, причем, как правило,
он был повинен в этом сам. Прожигатель жизни, как
Мане, Моне, в отличие от последнего, не имел
состояния, которое всегда помогает удержаться на
плаву. Когда у Моне бывали деньги, ни он, ни его
домашние ни в чем не знали меры. Его отец, вступив
во второй брак, редко помогал сыну, и долгое время
лишь тетушка из Гавра поддерживала Клода. И он,
как избалованный ребенок, не откладывал деньги
на черный день, даже если продавал что-то
значительное. К тому же кредиторы являлись
мгновенно, чувствуя, что молодой человек при
деньгах.
До кризиса 1874 года
Клод Моне продавал в год картин на сумму около 12
тысяч франков. Как видим, это явно была не та
беспросветная нищета, которую мы могли бы
вообразить, если бы поверили письмам с мольбами о
помощи, которыми Моне забрасывал своих друзей;
подобного не случилось бы, если бы деньги
задерживались в руках этого избалованного еще с
детских лет молодца. Ренуар говорил сыну Жану,
что Моне был рожден знатным вельможей, что в
мастерской Глейра он поражал всех не только
виртуозностью, но и манерами. Если у него
появлялись деньги, он заказывал дорогие вина и
ликеры целыми бочками, шил себе костюмы из
английского сукна, которое стоило так же дорого,
как и сегодня; Моне до конца жизни сохранил
привычку носить рубашку с вышитыми манжетами,
что даже во времена его юности считалось
несовременным, нанимал кухарку и кормилицу для
своих детей, дарил роскошные наряды Камилле...
Ведь он был, слава Богу, очень щедрым человеком.
Из-за своего
легкомыслия несколько раз в жизни Моне пережил
трагические моменты. Дважды его картины попадали
в руки кредиторов и были проданы по 30 франков за
каждую. Однажды он разрезал около двухсот
полотен в надежде, что их не продадут, но их
реставрировали и продали с молотка.
Мастерская Глейра
В одно время с
Ренуаром в мастерской Глейра работали Базиль,
Сислей и Моне, ослпплявший своих товарищей
белизной кружевных манжет. Моне не испытывал
симпатии к создателю "Утраченных иллюзий" и
описал один случай, подвигнувший его покинуть
мастерскую Глейра: "Он внушительно
расположился на стуле и стал внимательно
рассматривать кусок холста. Как сейчас вижу: вот
он повернулся ко мне, с удовлетворением кивнул
массивной головой, и я словно слышу его голос,
улыбаясь, он произносит: "Неплохо, совсем
неплохо поработали, но вы слишком точно
воспроизводите модель. Перед вами коренастый
человек с неимоверно большими ступнями: вы
изображаете их такими, какими видите. Это
выглядит уродливо. Изображая человека, юноша,
нужно помнить об античных образцах. Природа, мой
друг, хороша лишь как объект изучения, сама по
себе она безынтересна".
Отказываясь слепо
следовать принципам академизма, Моне через
некоторое время предложил своим друзьям:
"Бежим отсюда!" Время было подходящее: как
раз наступили пасхальные каникулы, и группа
молодых художников отправилась в Барбизон, чтобы
разыскать товарищей, работавших на пленэре
профессионально. Смешно сказать, но именно Глейр
посоветовал им отправиться в Фонтенбло для
работы на натуре.
Не разделяя точку
зрения Моне и его непримиримое отношение к
Глейру, Базиль и Ренуар последовали за ним в
Барбизон - точнее сказать, в Шайи-ан-Бьер - лишь на
время каникул, после чего вернулись в мастерскую.
Много лет спустя Ренуар заметил, что если Глейр
ничему и не научил будущих импрессионистов, то он
по крайней мере не мешал им. И все же именно ему
импрессионисты обязаны умением рисовать и
знанием всех технических приемов.
Завтрак на траве.
Летом в 1865 году,
оставшись в Шайи на пять месяцев (в результате
несчастного случая, повлекшего за собой перелом
ноги), Моне начал работу над подготовительными
набросками к задуманному им огромному - 6х4,6 м -
полотну, по размерам, равному "Мастерской"
Курбе, которое он назвал "Завтрак на траве" -
в знак уважения к Мане. На этой картине не было
обнаженных тел, только элегантные дамы под
зонтиками и мужчины в рединготах. Полотно было
задумано прежде всего для того, чтобы изучить
освещение в лесу - в тени деревьев и на поляне.
Это смелое
начинание, предпрнятое 25-летним юношей,
заинтересовало всех, и Курбе, в то время живший в
Марлотт, навестил Моне в Шайи, дабы щедро помочь
ему советами и приободрить юного коллегу, к
которому всегда благоволил. Курбе повел себя
неожиданно: он посоветовал юноше умерить свой
пыл. В результате картина так и не была завершена:
то ли духу не хватило, то ли Моне осознал, что еще
не созрел для осуществления своего замысла, но он
прекратил работу и более к этой картине не
возвращался.
Этому полотну
предстояло пережить неслыханные в истории
искусства приключения. Моне, как водится, оставил
картину под залог хозяину гостиницы "Золотой
лев", но полностью оплатить счет ему не
удалось, несмотря на субсидии тетушки Лекадр.
Много лет спустя он
разыскал холст в сарае, где тот хранился в
свернутом виде, изъеденный сыростью.Видя, что
холст не подлежит восстановлению, Моне отрезал
куски, не тронутые влагой, а остальное выбросил.
Один из кусков, сменив многих хозяев, оказался в
руках богатого ливанского коллекционера: другую
часть опытный торговец Жером Вильденштейн
разыскал после войны в мастерской в Живерни... и
передал ее в дар Лувру. Благородный поступок и в
то же время удачный ход Вильденштейна в споре с
ливанцем, не уступавшим принадлежащий ему кусок
холста в надежде, что, устав от борьбы, Жером
Вильденштейн уступит ему свой. Передав свой
холст Лувру, торговец лишил ливанца последней
надежды.
Можно только
сожалеть о том, что Моне не закончил свою картину:
большой подготовительный этюд, хранящийся в
Государственном музее изобразительных искусств
им. А.С. Пушкина в Москве, свидетельствует о том,
что это произведение могло стать одним из самых
удачных в его творчестве.
Камилла
В то самое время,
когда у Ренуара завязались любовные отношения с
Лизой, Моне влюбился в другую прелестную девушку
- Камиллу Донсье, с которой счастливо прожил
пятнадцать лет, полных нежной и в то же время
трагической страсти. Это была очаровательная
молодая женщина, которой едва исполнилось
восемнадцать, когда она встретила Моне. Так же
как Лиза для Ренуара, Камилла часто служила
моделью для Моне, позировала для картин
"Завтрак на траве", "Дамы в саду",
"Дама в зеленом" и "Женщина в японском
костюме", с нее Моне написал большую часть
женских образов; мужчин, находившихся рядом с
ней, он писал с Базиля. Дочь мелких лионских
буржуа, Камилла получила небольшое приданое,
которое вскоре после свадьбы, во время кризиса 1874
года, было растрачено ее мужем. Красивая девушка
с мягким характером, она одинаково ровно
принимала взлеты и падения в карьере своего
супруга, в тяжелые времена не сетуя на холод в
нетопленной квартире и скудный рацион,
состоявший лишь из черствого хлеба с молоком; не
жаловалась она, и когда была брошена беспечным
мужем без денег накануне родов на произвол
судьбы; спокойно приняла она и то, что счастье и
достаток вдруг пришли к ним в дом с появлением
доброго гения Поля Дюран-Рюэля; теперь в их доме
были кухарка, садовник, гувернантка для детей, а у
Камиллы - превосходные туалеты, выгодно
подчеркивавшие ее утонченную красоту. Дни,
проведенные в Марлотт, были для нее днями высшего
блаженства, краткими, как луч солнца, на миг
блеснувший перед бурей.
Смерть Камиллы была
трагична. Она умерла от рака матки после рождения
второго ребенка, сына Мишеля. Агония несчастной
была мучительна, к тому же легкомысленный супруг
оставил ее на попечение, если это можно так
назвать, деревенского доктора и Бланш Гошеде,
которая чувствовала себя госпожой в доме еще при
жизни Камиллы. Лишь когда Камилла умерла, на
горизонте появился Клод Моне, который стал
умолять доктора отправиться в Мон-де-Пьете за
медальоном, принадлежавшим несчастной женщине;
по мнению Клода, Камилла должна была быть
погребена с этим медальоном. Даже в такой
трагический момент Моне оставался художником,
решив изобразить Камиллу на смертном одре
окутанной голубой дымкой: настолько поразила его
красота умершей. Так появилось одно из самых
волнующих видений, вышедших из-под кисти
импрессионистов. Настоящий шедевр!
Однако несколько
лет спустя Моне женился на Алисе Гошеде и по
указке этой властной женщины уничтожил все, что
сколько-нибудь напоминало о Камилле, так что даже
могила ее была заброшена. Следует признать, что
Клод был весьма слабохарактерным.
Алиса Гошеде
Эрнест Гошеде был
сыном крупного торговца тканями, владельцем
магазинов дешевых товаров, предшественников
аналогичных современных магазинов. Он женился по
любви на красавице, которая была на семь лет его
моложе, добавив к своему состоянию ее приданое: 400
тысяч франков и замок в Монжероне, в парижском
предместье. Он был крупным дельцом, выходцем из
погрязшего в роскоши и деградировавшего
общества времен Второй империи. Гошеде был
человеком передовым и жил на широкую ногу. Когда
в холодную погоду к нему в Монжерон ехали на
поезде приглашенные им художники и литераторы,
он приказывал специально протопить те вагоны, в
которых они размещались.
Клод Моне
познакомился с ним в 1874 году, когда проходила
выставка у Надара. Гошеде, высоко ценивший его
живопись, заказал Моне серию декоративных панно
для украшения своего замка. Именно тогда
завязалась их дружба, столь крепкая, что Гошеде
стал рогоносцем.
Несмотря на внешний
блеск, Гошеде был довольно посредственным
коммерсантом и не смог преодолеть экономический
кризис 1877 года; тогда, после нескольких неудачных
попыток удержаться на плаву, он потерпел полный
крах. Он должен был выплатить кредиторам около
двух миллионов, ему пришлось продать свою
богатейшую коллекцию: двенадцать картин Моне,
пять - Мане, тринадцать холстов Сислея, девять
работ Писсарро... Ввиду кризиса результаты
распродажи были плачевными как для торговца, так
и для художников. Правда, Гошеде кое-как залатал
дыры в своихделах, и позднее ему удалось
стабилизировать ситуацию, после чего он вновь
начал закупать картины импрессионистов, но в
более скромных масштабах.
Слишком заботясь о
"спасении мебели", он подолгу сидел в Париже,
оставляя жену наедине с Клодом монге,
занимавшимся завершением декоративных работ в
Монжероне. То, что должно было произойти,
произошло: Алиса Гошеде нашла в Клоде Моне
утешение, которое муж не мог ей дать. Сложилась
водевильная ситуация, так как Алиса и не
помышляла о разводе, а, напротив, желала
сохранить видимость приличий и поселилась
вместе со своими шестью детьми в доме, где жила
семья Моне... что в конце концов стало
обременительно для художника. После смерти
Камиллы Алиса Гошеде осталась в Ветейе с Моне
полновластной хозяйкой в доме, но при этом - для
приличия! - любовники обращались друг к другу "мадам"
и "мсье". Эрнест Гошеде, перешедший от
торговли картинами к журналистике, лишь три года
спустя догадался, что его положение выглядит
довольно двусмысленно: он приказал жене
вернуться в Париж и жить с ним. Алиса, прибегнув к
уловкам, осталась с Моне. С годами вместе с
морщинами в ней проявилось религиозное
ханжество, вызывавшее у художника депрессию.
Когда он бывал в Бель-Иле или в Бордигере, по
вечерам ему приходилось писать письма своей
дульцинее. Она требовала, чтобы он присылал ей по
письму в день.
Смерть Гошеде в 1891
году все уладила - Алиса для соблюдения все тех же
приличий, провела несколько дней у смертного
одра супруга, и давнишние любовники смогли
наконец, несколько месяцев спустя, вступить во
второй брак. После смерти Алисы в 1911 году ее дочь
Бланш, вдова Жана Моне, сына Камиллы, переехала к
своему отчиму. Она стала ангелом-хранителем его
старости.
Сегодня все они
покоятся рядом на кладбище в Живерни: Гошеде, его
дети, его неверная жена и Клод Моне.
Апофеоз Моне
Клод Моне и Гийомен
были единственными из зачинателей
импрессионизма, на долю которых выпало пережить
своих друзей. Последние годы жизни Моне,
спокойные, благодатные как в личном плане, так и в
карьере, были омрачены катарактой обоих глаз, в
какой-то момент поставившей его зрение под
угрозу. Но долго тревожиться не пришлось, после
успешно проведенной операции зрение полностью
восстановилось. Кстати, несмотря ни на что, он
никогда не прекращал писать, хотя болезнь глаз
сильно изменила его живопись. Музей Мармоттан
хранит многочисленные холсты этого периода,
цвета на них тусклые, и доминирует желтоватый
оттенок.
В своих записях,
сделанных для так и не оконченной книги,
падчерица Моне, Бланш Гошеде-Моне, описала
последние годы художника, который до последнего
момента писал розы и кувшинки: "Раз в две
недели заезжал Клемансо отобедать с нами и, в
зависимости от обстоятельств, либо сразу уезжал,
либо оставался... Он часто ободрял упавшего духом
Моне, желавшего написать невозможное. Потом
следовали жалобы на ухудшение зрения. Клемансо,
врач по образованию, постоянно убеждал друга
согласиться на операцию по удалению катаракты,
это и произошло в Нейи... После операции он долгое
время не мог различать цвета, но ему удалось
исправить это с помощью специальных очков,
которые раздобыл его друг, художник Андре Барбье.
Он был очень ему признателен. Наконец зрение его
в полной мере восстановилось, и он был абсолютно
счастлив. Он даже работал над другими мотивами,
кроме "Кувшинок", писал розы и мосты,
тональность которых совершенна. К несчастью, в
апреле 1926 года Моне вдруг резко изменился,
похудел, и тем не менее, несмотря ни на что,
продолжал работать в мастерской над "Кувшинками".
В октябре он перестал работать и в начале декабря
1926 года, пятого числа, скончался". Последние
месяцы он очень страдал, не помышляя о живописи, и
говорил только о своих цветах и саде. Он с
нетерпением ждал луковиц лилий, отправленных ему
японскими друзьями.
За несколько
месяцев до кончины он смог увидеть изготовленные
им декорации по мотивам "Кувшинок" для
Оранжери, готовые к выставке. Таким образом, он
был единственным среди импрессионистов,
прославившимся при жизни. Его слава, однако,
имела грустный оттенок: он сознавал, что пережил
свое время. В юности он видел, как его картины не
признавали, над ними смеялись, позднее, с 80-х
годов, ценители живописи и критики начали
отдавать должное его таланту. Он увидел, что
художники академической школы применяли его
колористические концепции в своем лжеискусстве.
Наконец, официальные власти в начале века
почтили его своим признанием. При посредничестве
Клемансо Моне получил возможность увидеть свои
основные работы в очень престижном месте, в самом
сердце Парижа.
В то же время
появились новые школы: группа "Наби",
фовисты, кубисты, футуристы, экспрессионисты,
которые с уважением относились к его творчеству,
хотя и не следовали его принципам, считая их
несколько "приземленными". Живопись открыла
перед ними новые горизонты, она вновь
становилась "мыслительным объектом".
Моне уже не мог
ничего привнести в творчество молодых, и его
триумф стал завершающим этапом и последним
словом в его послании новому поколению. Отныне
его работы, право владения которыми оспаривали
все музеи мира, принадлежали прошлому даже более,
чем работы его соратников по борьбе. Но это
прошлое было одним из самых ярких моментов в
истории живописи.
По материалам
книги Ж.-П. Креспель "Повседневная жизнь
импрессионистов. 1863-1883"./ Пер. с фр. Е.Пуряевой. -
М.: Мол.гвардия, 1999. - 301[3]с.
