Эпизоды из жизни: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Из воспоминаний
Жана Ренуара, сына художника:
"...Пьер Огюст
Ренуар родился в Лиможе в 1841 году. Франсуа Ренуар,
его дед, умерший там же в 1845 году, утверждал, что
он дворянского происхождения; имя Ренуар ему
якобы дал башмачник, который приютил его грудным
младенцем.
Лиможский писатель
Анри Югон в годовщину рождения Ренуара
опубликовал в газете "La vie limousine" от 25 февраля
1935 года очень интересный очерк об отношениях
художника с родным городом. Дабы полнее осветить
генеалогию семьи Ренуаров, мсье Югон произвел
тщательное исследование. Им был найден документ,
в котором значилось: "...бракосочетание,
состоявшееся 24 фримера IV (1796) года и соединившее в
Лиможе гражданина Франсуа Ренуара,
совершеннолетнего... сапожника по профессии,
проживающего в Лиможе, в районе Коломбье, в
секции Эгалите, с гражданкой Анн Ренье, младшей
законной дочерью покойного Жозефа Ренье,
столяра..."
Мсье Югон легко
обнаружил свидетельство о крещении Анн Ренье в
приходе Сен-Мишель-де-Лион и собрал ряд сведений
об этой семье. Труднее оказалось установить
личность Франсуа Ренуара. Историк безуспешно
перерыл архивы всех приходов Лиможа и
окрестностей, пока его внимание не привлекло имя
священника, который до революции служил при
городской больнице. Его звали Ленуар. Вполне
естественно, что это сходство имен, их почти
полное созвучие возбудили любопытство историка.
Тем более, что ему уже пришлось встретиться с
именем Ленуара: так звали должностное лицо,
обручившее в 1796 году супругов Ренуар.
Антикартезианское побуждение мсье Югона было
вознаграждено находкой в церковных архивах
больницы, где служил аббат Ленуар, следующей
записи: "В год нашего господа 1773, в восьмой день
января месяца, был мною крещен подкидыш,
новорожденный мальчик; ему дали имя Франсуа...".
Югон так формулирует сделанные им на основании
этих находок выводы: "Если при подкидыше не
оказалось никаких бумаг о происхождении, ему,
согласно обычаю, давали только имя; позднее к
нему добавляли фамилию, нередко по фамилии
восприемника".
В 1796 году этот
Франсуа женился на Анн Ренье. Писец, делавший
запись, удовлетворился устным объявлением
фамилии жениха и записал "Ренуар", без
немого "д" на конце. Супруги не обратили
внимания на это усеченное написание - они были
неграмотны. Таким образом воображение писца
узаконило фамилию семьи Ренуаров.
После женитьбы
Франсуа поселился в Лиможе и работал сапожником.
У молодых супругов было девять детей. Старший,
Леонар, родившийся 18 мессидора VII (1799) года, стал
портным и покинул родной город. 17 ноября 1828
года он женился в Сенте на Маргерит Мерле, швее.
От этого брака родилось семеро детей. Первые двое
умерли в младенчестве. За ними шли Анри, Лиза,
Виктор, Пьер-Огюст и Эдмон, родившийся в Париже.
Нельзя сказать, что
детство Пьеро-Огюста Ренуара не было счастливым.
Он рос в семье, где бедность и убогость жилища
никак не влияли на семейные отношения. Леонар
Ренуар трудился целый день, но так как это был
человек скромный, а платили мало, то работа не
принесла ему богатства. Но зато она давала ему
счастье. Леонар был человеком степенным и
молчаливым, считавшим единственно важным делом в
жизни дать детям воспитание и образование,
достойные предания о происхождении семьи.
Первая заповедь в
семье Ренуаров заключалась в том, чтобы не
беспокоить отца. Детская возня его раздражала.
Минутная рассеянность могла повести к
неудачному движению ножниц и испортить кусок
дорогого алансонского сукна. Можно вообразить,
какая последовала бы драма! Кроме того, приходили
заказчики. Когда приходишь к своему портному,
хочется найти у него покойную и пристойную
обстановку.
В качестве черточки,
характеризующей дом моего деда, стоит упомянуть,
что в нем не было безделушек. Бабка терпеть не
могла мелкие принадлежности и украшения,
которыми, как правило, любят окружать себя
женщины. Она одевалась строго и не загромождала
комнат мебелью. Лента в корсаже казалась ей
излишней. Ей нравилось, чтобы каждый предмет имел
свое назначение, причем совершенно очевидное.
Маргерит Мерле, даже
во времена юности, в Сенте, не употребляла пудры,
крема и губной помады. Она верила в марсельское
мыло. Его обильная пена и жесткая щетка отмывали
юных Ренуаров не хуже, чем пол в квартире. Нечего
и говорить, что ванной комнаты не было: мылись
губкой в большом ушате.
Когда кто-нибудь из
детей заболевал, жизнь в доме останавливалась.
Мой дед, не задумываясь, откладывал работу.
Нормальная жизнь возобновлялась лишь с
выздоровлением. Следует сказать, что, прежде чем
объявлялось о болезни, бабушка должна была
убедиться в серьезности заболевания. Про
родителей отца следует еще сказать, что у них не
было долгов и что из страха перед увеличением
расходов они избегали знакомства с людьми более
состоятельными.
Они были в меру
религиозны. Дед не ходил в церковь, но требовал,
чтобы дети ее посещали. Бабка говела на пасху, но
не доверяла кюре, считая их интриганами. Каждое
воскресенье она водила свою небольшую семью в
церковь, выбирая всегда разные и стараясь
попасть к литургии, чтобы послушать орган.
Детям Ренуаров было
неизвестно понятие "разодеться
по-праздничному". Бабка требовала, чтобы они
выглядели прилично при всех обстоятельствах. На
кухне и для беготни на улице мой отец надевал
старые штаны, но вне этих опасных обстоятельств
он всегда носил один и тот же костюм. В
воскресенье, при выходе из церкви, бабка с
сочувствием смотрела на кумушек, перетянутых
корсетом и тащивших за руку детишек, еле
двигающихся в своих накрахмаленных обновках и
тесной обуви.
Наступило время
отдавать моего отца в школу. Ему купили черный
фартук и кожаный ранец, который носили на спине,
на манер солдатской сумки. Школа, разместившаяся
в служебных помещениях старого монастыря,
находилась в сотне-другой метров от дома и ведали
ею братья Христианских школ.
Школу отец посещал с
несколькими товарищами своих детских игр и
выучился читать, писать и считать с той
добросовестностью, которую он вкладывал во
всякое дело. Классы помещались в низких, очень
темных, сводчатых помещениях. Мой отец вспоминал,
как он был несколько раз наказан за то, что плохо
читает, на самом деле он просто не разбирал
написанного из-за плохого освещения.
Некоторые биографы
писали, что Ренуар покрывал рисунками поля своих
тетрадей. Это вполне вероятно, но сам он никогда
об этом не упоминал. Его величайшим успехом в
детстве было, вероятно, пение.
Брат Анри настаивал,
чтобы мой отец обучался гравюре или рисованию
мод. После первого причастия Ренуар стал яростно
рисовать. Бумаги было не так-то много, и он
рисовал мелом на полу. Леонар Ренуар был
недоволен, обнаруживая исчезновение мела, но
одобрял фигурки, которыми его сын покрывал полы
квартиры. Маргерит Мерле с ним соглашалась и
однажды подарила сыну тетради и карандаши: "Из
Огюста выйдет толк. У него есть глаз". Она
никогда не называла моего отца его первым именем
Пьер, находя, что в сочетании с фамилией Ренуар
получается чересчур много "р".
Более всего Огюст
любил делать портреты. Родители, братья и сестра,
соседи, их кошки и собаки - он рисовал всех и вся,
как делал потом всю жизнь. Ренуар уже тогда
считал мир и его обитателей кладезем
"мотивов", созданных на его потребу.
Никто из его
терпеливых натурщиков не подозревал тогда, что
это времяпрепровождение станет профессией, а
меньше всех сам Ренуар. Сходство, которое ему
удавалось передать, внушало надежду, что он
сможет, по примеру брата Анри, заняться
художественным ремеслом - может быть, рисовать
моды, или расписывать фарфор. Эта специальность
более других прельщала деда. Он гордился славой
родного Лиможа, и ему хотелось, чтобы сын
продолжил древнюю традицию города. Ренуар,
верный своей, тогда еще не сформулированной
теории "поплавка", предоставлял судьбе
самой решить вопрос и продолжал марать тетради.
Ренуар успевал на
уроках пения. У него оказался красивый высокий
баритон. Его наставники не хотели, чтобы пропадал
втуне такой божий дар. Они устроили Ренуара в
знаменитый хор церкви Сент-Эсташ, где регентом
был неизвестный молодой композитор Шарль Гуно.
Хор был составлен исключительно из юношей.
Многие хористы были сыновьями рыночных торговок.
У их матерей водились деньги, и они за словом в
карман не лезли. Иметь сына, поющего в Сент-Эсташ,
почиталось у этих состоятельных дам честью.
Отказ кому-нибудь из их отпрысков - кандидатов в
хористы - не обходился без бурных протестов и
сильных выражений. Эти дамы в ярких шелковых
платьях, украшенные драгоценностями,
терроризировали Гуно.
Мой отец
чрезвычайно полюбился Гуно. Он стал давать ему
частные уроки, показывать азы музыкальной
композиции, заставлял петь соло. Чувствовалось,
что Ренуар, рассказывая об этом периоде своей
жизни, мысленно уносится под своды старой церкви.
Его ломкий голос как будто объединял его с
верующими, которых он не видел. Он чувствовал их
присутствие, его воодушевляли удачные ноты,
огорчало, когда не удавался какой-нибудь пассаж.
Юному певчему открывалось то общение между
художником и публикой, которое составляет саму
сущность его духовной власти, одновременно
избавляя от необходимости преодолевать
отвращение к выставлению себя напоказ. "Я был
спрятан за большими трубами органа и чувствовал
себя в одиночестве, хотя слушатели находились
рядом".
Гуно как-то дал
моему отцу билеты в оперу - ложу для всей семьи.
Давали "Лючию ди Ламмермур". Певцы еще не
ведали "реалистического" стиля и держались
лицом к публике. Даже изливая пламя своей страсти
перед сопрано, тенор преклонял колена,
повернувшись к ней спиной, и протягивал руки к
креслам партера. Ренуары восхищались, мой отец
был на седьмом небе. Одна Лиза заявила, что все
это не "настоящее". "В жизни не поют, а
говорят". Это заставило Ренуара задуматься,
однако не убедило. Позднее он высказал мне в
нескольких словах свое отношение к театру:
"Мадам Шарпантье очень настаивала, чтобы я
пошел посмотреть одну из пьес Дюма-сына. Пришлось
согласиться, чтобы доставить ей удовольствие. Я
не любил Дюма-сына из-за его отношения к своему
отцу, которого в то время презирали, называя
развлекателем, словно развлекать людей - легкая
штука. Людям, наводящим тоску, лафа. Чем они
нуднее, тем ими больше восторгаются... Итак, я
отправился смотреть пьесу Дюма-сына. Занавес
поднялся, за ним оказалась гостиная с настоящим
камином, с настоящим огнем и настоящим роялем. Я
только что женился на твоей матери и подарил ей
рояль, так как она любила музыку. Первое, что я
видел, возвращаясь вечером из мастерской, был
рояль. Зачем терять вечер, сидя неудобно в театре
и созерцая то, что я отлично могу видеть у себя
дома, вольготно рассевшись в кресле, с трубкой в
зубах и в туфлях?.. Я ушел, не дождавшись конца
представления..."
Гуно отправил
послом к моему деду своего старого друга, аббата
дам Рынка, с предложением дать его сыну полное
музыкальное образование. Для заработка он
предлагал зачислить его в хор Оперы. Гуно не
сомневался, что юный Ренуар станет знаменитым
певцом. Предложение было заманчивым. Ренуар
любил пение, однако терпеть не мог выставляться
напоказ. То не было робостью, но чувством, что
"это не для него". Он также угадывал, что за
фасадом легкости актерского мастерства таятся
великие разрушительные силы и что не в его натуре
та духовная гимнастика, которая нужна, чтобы,
перестав быть собой, становиться то Дон-Жуаном,
то Фигаро. Если бы предложение Гуно было
единственным, он, верный своей политике
"поплавка", согласился бы, а родители
одобрили бы его выбор. Но как раз тогда владелец
фарфоровой мастерской Леви предлагал взять его в
ученье. Фарфор, Лимож, мечта Леонара! Мой отец
выбрал фарфор. Он растроганно простился со своим
учителем. Гуно сказал ему: "Тенор, которого вы
слушали в "Лючии", зарабатывает десять тысяч
франков в год..." Однако деньги уже тогда не
очень прельщали Огюста Ренуара.
Ренуар не мог делать
того, что ему не нравилось. Это было физическое
свойство. Например, он никогда не преподавал.
Натура его казалась приспособленной
исключительно для впитывания жизни. Он видел все,
понимал все, и делал это всем своим достоянием.
Лишь очень поздно он догадался, что каждым
движением кисти стократно возвращает эти
богатства. Да и то! Когда Ренуар писал, он всегда
забывал, что его произведение будет в дальнейшем
что-нибудь значить. Призвание учителя, который
должен "давать", казалось ему, хотевшему
"все брать", невероятным. Он не подозревал о
своей щедрости.
То же относится и к
материальной стороне жизни. Уже в ранней юности
он отличался бережливостью. "Я шел по середине
немощеных улиц, чтобы не изнашивать подметки о
камни тротуара". И он же, не задумываясь, тратил
месячный заработок на покупку кружевного
воротника сестре или трости с золотым
набалдашником отцу. Он не осмеливался делать
подарков матери. Как известно, Маргерит Мерле не
любила безделушек. Ей нравились красивая мебель,
ковры, переливающиеся обои. Позднее отец
преподнес ей комод в стиле Людовика XIV, с подписью
мастера на одном из ящика..."
По материалам из
книги:
Жан Ренуар. "Огюст Ренуар".
Ростов-на-Дону: изд-во "Феникс", 1997. - 416 с.
