Эпизоды из жизни: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Из воспоминаний
Жана Ренуара, сына художника:
"...Несчастный
случай - падение с велосипеда, - превративший
жизнь моего отца в мучение, произошел в 1897 году в
Эссуа. У нашего кузена Поля Паризо был магазин, в
котором он продавал, собирал и даже изготовлял
велосипеды. Когда он приезжал к нам, мы все
любовались его сверкающим бесшумным
велосипедом. Приезжали на велосипедах и молодые
художники, которые навещали Ренуара в Эссуа:
Альбер Андре и его жена Малек, д'Эспанья, Матисс,
Руссель, Абель Февр, завзятый велосипедист,
супруги Вальта разъезжали на тандеме. Кончилось
тем, что отец поступил, как остальные и выписал
себе велосипед от кузена Паризо. Ездить его
выучил Абель Февра. Из-за громоздкости
снаряжения Ренуар никогда не пользовался
велосипедом, когда отправлялся писать. Но он
находил его удобным для поисков мотива, который
он набрасывал в блокноте несколькими штрихами
карандаша.
Итак, в дождливый
день 1897 года Ренуар отправился на велосипеде в
Сервиньи. По дороге велосипед занесло, отец упал
на камни и, поднявшись, обнаружил, что сломал
правую руку. Столкнув велосипед в канаву, он
вернулся пешком, надеясь, что будет одинаково
владеть обоими руками. Встречавшиеся по пути
знакомые не подозревали о падении и
приветствовали его: "Ну как, жизнь идет
помаленьку, мсье Ренуар?" - "Идет", -
отвечал отец, считая, что его сломанная рука
никого не должна интересовать. На самом деле все
обстояло гораздо хуже, чем он мог предположить.
Для доктора Борда,
южанина, поселившегося в Эссуа, переломы были
привычным делом. Он наложил гипс и посоветовал
Ренуару больше не ездить на велосипеде. Отец
писал левой рукой, матери приходилось готовить
палитру, чистить ее и смывать смоченной в
скипидаре тряпкой те части картины, которые его
не удовлетворяли. Впервые в жизни он просил
кого-то помочь в процессе работы. В конце лета он
вернулся в Париж с гипсовой повязкой. Спустя
сорок дней наш монмартрский доктор Журниак снял
ее. Он объявил, что кости срослись отлично. Ренуар
стал снова писать двумя руками, считая
приключение законченным.
Накануне Рождества
он почувствовал незначительную боль в правом
плече, но, несмотря на это, отправился с нами в
особняк Мане на улице Вальжюст, где Поль Гобийяр
устроила елку. Там Дега рассказал отцу про
страшные случаи ревматизма, которые появляются
после переломов, что рассмешило всех, начиная с
Ренуара. Тем не менее был вызван Журниак. Он
встревожил отца, заявив, что медицина считает
явления артрита совершенно неизведанной
областью. Знали только, что бывают тяжелые
случаи. Он прописал антипирин. Доктор Бодо тоже
не сказал ничего утешительного и прописал
слабительное. Ренуар добавил к лекарствам
физические упражнения. Он не очень верил в
ходьбу, которая заставляет работать
определенный участок мускулатуры, и, наоборот,
считал полезным мяч. Ему всегда нравилось
жонглировать. Теперь, перед тем как утром уйти в
мастерскую, отец в течение десяти минут
упражнялся. При случае Ренуар играл и в волан.
Теннис казался ему слишком сложным делом.
Биллиард ему нравился тем, что заставлял игроков
принимать невероятные позы. Когда дом в Эссуа
стал больше, мать приобрела клубный биллиард и
сделалась первоклассным мастером. Несмотря на
свою дородность, она всегда выигрывала у отца.
Она посылала вызов местным игрокам и стала чем-то
вроде чемпиона.
Затем в декабре у
Ренуара случился новый, чрезвычайно острый на
этот раз, приступ. ОН не мог пошевелить правой
рукой. Боль была так сильна, что несколько дней он
не прикасался к кисти.
Начиная с этого
приступа, дальнейший рассказ о Ренуаре будет
летописью его борьбы с болезнью. Я совершенно
убежден, что для него важно было не выздоровление
само по себе - он относился к этому равнодушно, - а
возможность писать. Я снова возвращаюсь к
примеру с перелетной птицей. В некоторых
местностях люди натягивают большие сети поперек
путей, которые бесповоротно начертала птицам их
судьба. Болезнь была такой западней на пути
Ренуара. Для него не было выбора: он либо должен
был выпутаться из сети и, несмотря на раны, идти
дальше, либо закрыть глаза и умереть. Оставалась
и практическая сторона вопроса. Он делился с моей
матерью тревогой по поводу невозможности
обеспечивать жизнь семьи. Ренуар писал
чрезвычайно много, но сразу все продавал. Это
широко оплачивало наше беззаботное
существование, но излишка почти не оставалось.
Как уже говорилось, Ренуар питал отвращение к
покупке акций. Мать, женщина практичная, не
выдумывала себе забот. Она любила жить в хорошем
доме, иметь вкусный стол, за который усаживаются
друзья, но была бы не менее счастлива и в шалаше,
лишь бы вместе с мужем и детьми.
Болезнь
прогрессировала неравномерно. Резкое изменение
состояние Ренуара произошло, вероятно, в 1902 году,
после рождения моего брата Клода. Стала заметнее
частичная атрофия нерва левого глаза. Это был
результат простуды, схваченной уже давно, во
время работы над каким-то пейзажем. Ревматизм
увеличил частичный паралич. За несколько месяцев
лицо Ренуара приобрело ту неподвижность, которая
смущала тех, кто его видел впервые. Нужно
признаться, что все мы очень скоро привыкли к
новому облику Ренуара. Мы совершенно забывали
про недуг. О нем напоминали только все более
учащавшиеся и теперь более острые болезненные
приступы.
С каждым годом его
лицо худело, а руки скрючивались. Как-то утром он
не притронулся к мячикам, которыми научился так
хорошо жонглировать. Пальцы уже не могли их
ухватить. Он отшвырнул мячи прочь, сопроводив
жест громким возгласом: "Черт! Я становлюсь
расслабленным!" Ренуар перешел на бильбоке,
"как Генрих III у Александра Дюма!". Он
пробовал жонглировать и маленьким поленом.
"Ведь пишешь руками!" - часто повторял он.
Ренуар боролся за свои руки.
Его походка
становилась тяжелой. Я был еще совсем мал, когда
он решил ходить с помощью трости. Опирался он на
нее все больше и больше. Случалось, что палка
скользила, и Ренуар стал надевать резиновый
наконечник, "как инвалид". Он становился
зябким, часто простужался, когда писал на улице.
Великая драма жизни
Ренуара продолжала развиваться. Каждый ее эпизод
знаменовал ухудшение. Паралич продвигался
толчками, резко; так, в один злополучный день ему
пришлось воспользоваться двумя палками вместо
одной. Затем, по мере того как деформировались
пальцы, Ренуару пришлось отказаться сначала от
бильбоке, потом от поленца. В 1901 году он возложил
все надежды на лечение в Экс-ле-Бэн. Это был год
рождения маленького Клода. Роды проходили в
Эссуа, где я оставался с матерью. Габриэль было
поручено сопровождать патрона и следить за тем,
чтобы он соблюдал режим. Ренуар вернулся,
опираясь на палки, ступая еще тяжелее, чем прежде.
Он расстался с ними, чтобы перейти на костыли. В
1904 году смутные надежды привели его в
Бурбонн-ле-Бэн. Увы, все средства оказывались
недейственными. Он закончил курс, не ощутив ни
малейшего облегчения.
Угроза полного
паралича надвигалась, не останавливая усиленной
работы. Альбер Андре, которого он любил, как сына,
и который платил ему такой же привязанностью,
часто рассказывал об этом расцвете, совпавшем с
развитием недуга. Те, кто жил с Ренуаром, знают,
что каждая такая победа духа над материей
сопровождалась физическим поражением - выходом
из строя какой-нибудь мышцы, новой болью. Теперь,
когда он с трудом перемещался, "поплавок"
уже угадывал впереди безбрежие океана, который
ждал его в конце извилистого пути достойно
прожитой жизни. Созидатель среди бесконечного
множества других созидателей, он надеялся
завершить порученную ему часть работы при
возведении того огромного извечно стоящего в
лесах собора, каким является мир, где нам дано
жить. Тогда бы и он прибавил к зданию "свою
скромную капитель". Надо было плыть до конца;
надо было жить.
В 1904 году в Осеннем
салоне была организована выставка произведений
Ренуара. Успех был такой, что взволновал даже его,
и несколько дней он не думал о неудаче лечения в
Бурбонн-ле-Бэн.
В 1905 году, после
возвращения из Эссуа, он был вынужден слечь на
несколько дней. Поднявшись с постели, он едва
дотащился до мастерской. Ему не хватало
благодатного тепла юга. Вместе с тем он не мог
решиться навсегда покинуть Париж. Ряды друзей
его юности редели. Писсарро умер в 1903 году, Сезанн
в 1906. Оставались молодые: д'Эспанья, Вальта,
Боннар, Вюйяр и особенно Альбер Андре и его жена
Малек. Эти замечательные люди составили счастье
последних лет Ренуара. Летом 1910 года отец
почувствовал себя лучше и увез нас всех в
окрестности Мюнхена к своим друзьям Тюрнейсенам.
Улучшение было настолько значительным, что отец
стал ходить, опираясь на палку, и надеялся больше
никогда не возвращаться к костылям. Увы! после
возвращения на юг улучшение завершилось таким
кризисом, что Ренуару пришлось отказаться от
ходьбы. Мать купило кресло на колесах. Мы с ней
ездили в Ниццу его заказывать. Она не была
сентиментальной, но в этот день, в трамвае, по ее
щекам текли крупные слезы. Ренуару не суждено
было больше никогда встать на ноги.
В 1912 году Бернхаймы
нашли доктора, который обещал за несколько
недель поставить парализованного Ренуара на
ноги. Отец улыбнулся, не скептически, а
философски: он уже все изведал. Но так хотелось
верить, что удастся снова бродить по деревне в
поисках мотива, ходить вокруг холста, опять
помогать движением творческому усилию! Ренуар
пообещал беспрекословно выполнять все
предписания врача. Тот начал с укрепляющего
режима, который произвел чудеса. Через месяц
Ренуар чувствовал себя молодцом. Однажды утром
доктор приехал и объявил отцу, что настал день,
когда он начнет ходить.
Ренуар сидел в
мастерской, против мольберта, с кистью в руке. На
коленях у него лежала безукоризненно чистая
палитра, а глаз его уже высматривал на холсте
идеальную линию, определяющую контуры модели.
Баптистен передвинул кресло так, чтобы доктор
мог встать рядом с больным. Мать и натурщица
смотрели на эту сцену, как, вероятно, следила
семья евангельского паралитика за больным,
которому Христос приказал встать и идти.
Врач приподнял отца.
Впервые за два года Ренуар стоял на ногах. Отец
снова видел все под углом зрения человека, у
которого глаза на одном уровне с глазами других.
Он смотрел вокруг с радостью. Врач отпустил его.
Предоставленный себе, он не упал. У матери,
Баптистена, натурщицы сердца учащенно забились.
Тогда врач предложил отцу шагнуть. Он стоял
рядом, с протянутыми руками, готовый поддержать,
если понадобится. Отец попросил его отойти и,
собрав все свои силы, сделал первый шаг. Все трое
свидетелей забыли про свою собственную плоть,
вся их жизнь переместилась в усилие этой ноги, с
огромным трудом отделявшейся от пола, который
притягивал ее как магнит. И отец ступил другой
ногой, потом сделал еще шаг, словно рвал путы
своей судьбы. Это было, как вода, выступившая в
пустыне, как свет звезды в ночи. Мой отец обошел
вокруг мольберта и вернулся к своему креслу. Еще
стоя, он сказал врачу: "Я отказываюсь от ходьбы.
Она отнимает у меня всю волю, не оставляя ничего
для живописи. Если уж выбирать (он лукаво
подмигнул) между ходьбой и живописью, я выбираю
живопись". И он снова уселся, с тем чтобы уже
больше никогда не вставать.
Это важное решение
послужило вехой: от нее начался фейерверк конца.
Его палитра становилась более суровой; краски
головокружительнее; контрасты смелее. Словно вся
любовь Ренуара к красоте жизни, которой он не мог
наслаждаться физически, непосредственно хлынула
изо всех пор его истерзанного существа. Он
буквально лучился. Этим я хочу сказать, что у нас
было чувство, словно из мягких прикосновений его
кисти к холсту исходят лучи. Он был свободен от
всех теорий, всех опасений. То было как песня
птицы, которой достаточно трелей, чтобы поведать
о своем знании мира. Ренуар знал многое. Все
сведения, приобретенные им в погоне за истиной,
все его неутомимые усилия пробиться сквозь
мишуру, нагроможденную людской глупостью, - все
это лежало в его руке, как огромное сокровище,
сосредоточенное в одной драгоценности, подобной
лампе Аладина. Его обнаженные и его розы обещали
людям этого века, уже приступившим к делу
разрушения, незыблемость вечного равновесия
нашей вселенной..."
По материалам из
книги:
Жан Ренуар. "Огюст Ренуар".
Ростов-на-Дону: изд-во "Феникс", 1997. - 416 с.
