Импрессионизм в сети
Эдуард Мане
"Музыка в Тюильри"
Эдуард Мане: коллекция картин
Эдуард Мане в домашнем электронном музее
(100 электронных альбомов великих художников,
включая импрессионистов)Эдуард Мане: жизнь и творчество
Эдуард Мане: литература
"Музыка в Тюильри". 1862.
Холст, масло. 75х120 см.
Национальная галерея, Лондон."Зимой 1859-1860 года Мане вместе с Бодлером часто гуляет в саду Тюильри. Они вливаются в толпу элегантно одетой публики, соблазненной тенистой листвой деревьев.
Расположенный неподалеку от дворца, где императорский двор блистает роскошью, сад этот - излюбленное место встреч всего светского Парижа. Сюда приходят как в гостиную, как в салон. Расположившись на металлических стульчиках, которые можно взять напрокат, или неспешно прогуливаясь, господа в светлых жакетах и панталонах со штрипками, дамы в коротких накидках, хоронясь от весенних лучей под тенью зонтиков блеклых тонов, болтают о том о сем. Переходя от группы к группе, мило сплетничают, обсуждают события дня: избрание Лакордера во Французскую академию; косметическое молочко против веснушек, магазин, где стены сплошь обтянуты атласом золотистого цвета, - его недавно открыли на бульваре Капуцинок сестры Джорни, - там продают неописуемо прелестные дамские кофточки, лучше которых в Париже не найти. Или нашумевшие в столице концерты - вроде того, что недавно вызвал бурю восторгов и рев негодования публики: в зале на Итальянском бульваре выступал вызывающий самые жаркие споры музыкант эпохи Рихард Вагнер. Или периодические нападки на кринолин; журналисты клеймят "это зло, сеющее ужас в душах мужей". Однако вопреки высказанному духовенством осуждению кринолин "продолжает свое победоносное шествие, и самые рьяные его хулители потонут в волнах ленточек и рюшей". Или последнюю пьесу в "Фоли-Драматик" - "Париж забавляется", где исполняют куплет, как нельзя лучше характеризующий эпоху:
Без нарядов
Развлечений
Жизнь глупа -
В том нет сомнений.Мане любит Тюильри не только потому, что ощущает себя здесь в собственной среде, привычной буржуа и городскому жителю. Зрелище светского гулянья радует его взор, взор живописца, - досужая толпа на открытом воздухе, сверкающие пестрые туалеты, переливы света и теней, черные цилиндры, чередующиеся с дамскими голубыми, желтыми, розовыми шляпками-баволе. Так вот она где, та самая "современность", о которой толкует Бодлер! "Жизнь Парижа, - пишет поэт, - изобилует поэтичнейшими и чудесными сюжетами. Чудесное окружает нас, питает, как воздух; но мы не видим его". Зато Мане видит. В часы прогулок по Тюильри он быстро фиксирует в блокноте позы и лица людей, фиксирует "мимолетность, изменчивость и случайность" сцен современной жизни. Он идет даже на то, чтобы взять с собой холст и палитру и тут же, на месте сделать несколько быстрых этюдом. "Правильно только одно, - говорит он Антонену Прусту, - делать сразу то, что видишь. Вышло - так вышло. А нет - надо начать сызнова. Все остальное - чепуха".
Устроившись после прогулки в саду за столиком кафе Тортони, Мане показывает наброски постоянным своим сотрапезникам - наброски хвалят. Воодушевленный одобрением, он пишет первую картину - уголок сада, где играют дети. Но это пока прелюдия, подготовительная работа. Осуществление главного замысла, на который он возлагает самые честолюбивые надежды, еще впереди. Выбрав холст 75 сантиметров в высоту на 1 метр 20 сантиментров в ширину, он с великим тщанием приступает к работе, используя эпизоды, выполненные непосредственно на натуре, пишет сад Тюильри в самые людные часы гулянья, во время концерта - такие концерты устраиваются дважды в неделю и собирают вокруг музыкального павильона буквально весь Париж.
На этот раз Мане решительным образом отбрасывает все заветы Кутюра, все его пресловутые рецепты. Изображая собрание людей, он ощущает чувство полной раскрепощенности, пишет свободной рукой, легкими вибрирующими мазками, работает с таким пылом и наслаждением, каких ранее ему не доводилось испытать ни разу. Он не задается целью скомпоновать эту толпу как единую органичную массу. Он повинуется собственному темпераменту - нарочито подчеркивает каждый силуэт, выявляя тем самым его контраст по отношению к силуэту соседнему. Последовательное чередование темных и светлых пятен дает ритм, сообщающий изображенной сцене движение.
Люди, представленные Мане в картине, отнюдь не анонимны. Помимо его самого и его брата Эжена, это друзья и знакомые, среди которых люди широкоизвестные: Бодлер и Баллеруа, Теофиль Готье и Оффенбах, барон Тейлор и князь Бульваров Орельен Шолль, парижский хроникер, создававший свои знаменитые остроты не столько в газетах, сколько на террасе кафе Тортони; писатель Шанфлери, близкий друг Мюрже и Курбе, страстный проповедник реализма, афиширующий свои убеждения как собственной не слишком опрятной внешностью - спутанные лохмы волос, так и своими статьями и книгами, написанными крайне небрежно, с бесконечным презрением к "ненужным красотам стиля", и супруга "майора" мадам Лежон, чьи прекрасные плечи заставляли забыть о некрасивых чертах ее лица; и Фантен-Латур, молодой художник, склонный к созерцанию, молчаливый, по виду даже несколько холодный, искусный копиист, охотно исправляющий живописные поделки дамочек и барышень в Лувре, где Мане часто уступает желанию поболтать с ним; и уроженец Анже Закари Астрюк, по-южному говорливый, артикулирующий каждый слог на манер профессионального актера; он старается приобщиться ко всем видам искусства - пишет маслом, лепит, сочиняет стихи и музыку, выступает в роли критика и журналиста.
Полотно "Музыка в Тюильри", отмеченное таким обостренным ощущением современности, написанное с таким непринужденным блеском, с такой "вкусностью" живописного текста, с такой необычайной свежестью, раскрыло лучшие качества, заложенные в таланте Мане, и проявленная им здесь смелость была тем более значительна, что сам художник смелости этой еще никак не осознавал. Какая тут смелость? Он написал то, что видел, что ласкало его глаз, который деспотически им управлял. Он просто попытался передать здесь некоторые свои впечатления, если вспользоваться словом, время от времени звучащим теперь в устах художника. Он, Мане, был искренен, когда писал, и только.
Да, конечно, он был искренен, но еще и наивен. Ему и в голову не могло прийти, что полотно, рожденное с такой счастливой легкостью, обладает абсолютной новизной, что в нем нов не только сюжет, но в еще большей мере живописный почерк - стремительный, лаконичный, схватывающий самое существенное, полностью соответствующий сюжету. И что новизна эта неминуемо будет смущать зрителя.
Если кто-то и был способен оценить "Музыку в Тюильри", то это, безусловно, Бодлер. Разве "Музыка в Тюильри" не отвечает его пожеланиям? Но - какая неожиданность! - Бодлер поздравляет Мане очень сдержанно. Холст ему не нравится, а если и нравится, то не очень. Он никогда не представлял себе идею современности так конкретно. "Музыка" удивляет его, даже разочаровывает.
Она вообще разочаровывает многих друзей художника. Все они скептически покачивают головами, все несколько смущены: им не под силу понять из ряда вон выходящие достоинства этого необычного произведения.
Мане уступает. Он рассчитывал своей "Музыкой" добиться успеха в очередном Салоне. Но небудет больше говорить об этом. Он еще подумает - у него ведь есть время, - какие полотна написать, чтобы их приняли. Прохладный прием вовсе его не обескуражил. После того как "Музыка" написана, он чувствует, что обрел какую-то незнакомую доныне силу, как изо дня в день в нем растет уверенность. Его картины будут приняты в Салон 1861 года; добиться этого необходимо, и он добьется любой ценой..."
По материалам книги А.Перрюшо "Эдуард Мане"./ Пер. с фр., послесл. М.Прокофьевой. - М.: ТЕРРА - Книжный клуб. 2000. - 400 с., 16 с. ил.
Книга на ОЗОНе***
Из послесловия М.Прокофьевой к книге А.Перрюшо "Эдуард Мане".
"... "Парижский свет", собравшийся в летнем парке, видится художнику единой, нерасчлененной и достаточно безликой массой. Многие - в том числе и Перрюшо - отмечают в этом полотне присутствие конкретных персонажей. Для автора книги перечисление их было удобным поворотом в ходе изложения. Но неужели и вправду картина позволяет вычленить из толпы Готье или Бодлера, Фантен-Латура или барона Тейлора? Важно, вероятно, не то, кого персонально видел Мане в тот момент, но его ощущение зрительного единства, нерасщепленной множественности людей в городском саду. Для этого художник должен был сорганизовать композицию посредством колышущихся, то расплывающихся, то резко обозначенных цветом силуэтов и пятен, отказаться от графической замкнутости и светотеневой моделировки, писать свободной, создающей впечатление быстроты кистью, то есть найти то повышенно-живописное видение мира, которое не раз возникало в творчестве отдельных мастеров прошлого, но никогда не приобретало столь программного и всепроникающего характера. Форма, воспринимаемая ранее преимущественно в ее пространственных качествах, стала ускользающей, подверженной бесконечным становлениям, изменениям; форма стала временной.Может показаться, что Мане ставил перед собой и решал только чисто формальные задачи. Но это не так. Движимый потребностью осознать новое и живописно осмыслить его по-новому, он схватил и самую сущность этого нового. Так ли уж "радует его взор зрелище светского гулянья", как утверждает Перрюшо? И нет ли оттенка иронии в названии картины? Никто в саду Тюильри не поддался очарованию музыки; светская толпа холодна, равнодушна, и это ведомо отчужденно наблюдающему ее художнику, и у нас она тоже оставляет ощущение не слишком привлекательной, бездуховной и даже чуточку зловещей. Не это ли была та "идея современности", связанная с блужданием "в человеческой пустыне", о которой писал в 1859 году Бодлер, но которая в 1860-м ускользнула от него, когда он судил картину друга..."
