Импрессионизм в сети
Эдуард Мане
"Олимпия"
Эдуард Мане: коллекция картин
Эдуард Мане в домашнем электронном музее
(100 электронных альбомов великих художников,
включая импрессионистов)Эдуард Мане: жизнь и творчество
Эпизоды из жизни: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Эдуард Мане: литература
"Олимпия". 1863.
Холст, масло. 130,5х190 см.
Музей д'Орсэ. Париж.
Заказать постер.После неудачи в "Салоне отвергнутых", в 1863 году, "Завтрака на траве" Мане вновь встает к мольберту. С обнаженной в духе Джорджоне он промахнулся. Что ж, начнем сначала. Он не сдастся. Напишет другую обнаженную. Обнаженную, не оскорбляющую целомудрия публики. Просто обнаженную, без одетых мужчин рядом. Подумать только, ведь Кабанель своим "Рождением Венеры" снискал в Салоне - уж это точно! - небывалый успех."Распутная и сладострастная", как отзывались о Венере, но приходится признать, что это распутство и сладострастие благопристойны, поскольку критика дружно превозносит гармонию, чистоту, "хороший вкус" картины Кабанеля, а Наполеон III в конце концов покупает ее.
Поглощенный мыслями о реванше, Мане со страстью отдается той большой работе, идея которой пока расплывчата, но все глубже его возбуждает. Еще до того, как начать "Завтрак", у Мане мелькнула мысль переосмыслить в собственном стиле "Венеру Урбинскую", некогда скопированную им в галерее Уффици. В своем роде это произведение Тициана самое классическое, какое можно представить: женщина отдыхает на кровати, у ее ног дремлет, свернувшись клубком, собачонка. Мане по-своему претворит эту обнаженную.
Проходят недели, и количество рисунков, эскизов, подготовительных материалов множится. Мало-помалу и не без затруднений Мане организует картину. Сохраняя структуру "Венеры Урбинской" (не забыв и об "Обнаженной махе" Гойи), Мане располагает тоненькое смуглое тело Викторины Меран на фоне белоснежных простынь и подушек, чуть отливающих голубизною. Светлые тона выделяются на темном фоне, разграниченном, как и у Тициана, по вертикали. Чтобы оживить композицию, придать ей необходимую рельефность, Мане поместит в правой части картины второстепенную фигуру: служанку, подносящую "Венере" букет цветов, - букет даст возможность сделать несколько многоцветных мазков. С точки зрения пластики было бы, разумеется, нежелательно, чтобы эта фигура концентрировала на себе слишком много света: в таком случае она нарушила бы равновесие картины, рассеяла бы внимание - ему же, напротив, надлежит сосредоточиться на обнаженном теле. И Мане решает - не Бодлер ли натолкнул его на такую мысль? - изобразить служанку чернокожей. Дерзко? А вот и нет! Хотя отношения с африканским миром в те годы нельзя назвать слишком тесными, но тем не менее можно вспомнить несколько примеров: уже в 1842 году некий Жалабер изобразил в своей картине "Одалиска" цветную служанку. Что же касается собачонки из "Венеры Урбинской", то Мане в поисках подобного же пластического мотива после долгих колебаний останавливается на черном коте - это его самое любимое животное. Бодлера - тоже.
Период первоначальных поисков миновал, и композиция возникает вдруг с необыкновенной легкостью. Картина выстраивается вся целиком, как по волшебству. Мане лихорадочно гонит работу. Едва распределив элементы картины в подготовительной акварели, сразу же приступает к созданию самого полотна. Охваченный возбуждением, которое сообщают своим творцам великие произведения, когда они рождаются самопроизвольно, как если бы уже существовали, Мане, увлекаемый таким порывом, работает, не давая себе ни малейшей передышки, и через несколько дней заканчивает холст.
Он выходит из этой работы изнуренным, но ликующим. Никогда еще он не был уверен, что достиг столь высокого результата. "Венера" - его шедевр. Источник ее - картина Тициана; что из того! Она создана им, принадлежит ему целиком, она преображена свойственной только ему одному силой пластического видения. Он играючи использовал здесь - и как великолепна эта игра! - самые живые возможности своей техники. Это живопись в высшем смысле: она выразительна по своему лаконизму, линейно-четкие формы выделены тонким разграничивающим их контуром. Свет и тени вступают в неистовый диалог черного и белого, образуя утонченные вариации: резкое сочетается с изысканным, терпкое - с нежным. Превосходная техника, где пылкость художника дополняет строгость мастерства, где взволнованность исполнения и сдержанность живописных средств рождают нерасторжимый аккорд.
Бодлер целиком разделяет мнение Мане об исключительных достоинствах работы: лучшей картины в Салоне 1864 года не будет.
Мане качает головой. Чем больше он смотрит на полотно, тем сильнее убеждается, что исправлять здесь нечего. Но по мере того как уходит возникшее в процессе творчества возбуждение, в душе Мане поселяется страх: неясный поначалу, он затем все сильнее овладевает художником. Ему вновь слышатся вопли публики в "Салоне отвергнутых". А вдруг это полотно вызовет такой же скандал, какой сопутствовал "Завтраку"?
Он пытается успокоить себя. Сбитый с толку, охваченный неуверенностью, внимательно изучает рожденное собственной кистью творение. Этим нервным телом, этими тонкими губами, этой шейкой, украшенной черной бархоткой, этой рукой с браслетом, этими ножками, обутыми в домашние туфельки, Викторина, бесспорно, обладает. Он не лгал. Он был правдив. И все-таки его терзает тревога. "Я сделал то, что видел", - говорит себе Мане. Да, но он как бы очистил Викторину от всего эфемерного, случайного. Его "Венера" не имеет отношения ни к конкретному времени, ни к определенному месту. Она больше чем реальность, она сама истина. Истина и поэзия. Неподвижная жрица неведомого культа, она покоится перед Мане на ложе и - богиня или куртизанка? - созерцает его в своей порочной наивности и притягательной бесстрастности.
Мане страшно. От его полотна, как от неотвязного сновидения, исходит какое-то странное молчание. Он чувствует на себе взор этого далекого от мира существа, такого ирреального и вместе с тем такого завораживающе ощутимого; никогда еще правда женщины не была сведена в живописи к такой наготе. Мане страшно. До него уже доносятся хохот и проклятья толпы. Он боится этого совершенного полотна. Он боится самого себя, боится своего искусства, которое выше его.
Решение приходит неожиданно. Вопреки просьбам Бодлера он не пошлет "Венеру" в Салон. Он снимает холст с мольберта и убирает его подальше, в угол мастерской, где месяцами, во тьме, никому не ведомая, прячется таинственно-трепетная незнакомка, излучающая свет весны нового искусства.
Мане не желает скандала. Он не желает уготованной ему судьбы.
... И все-таки через год друзья убеждают Мане послать "Венеру" в Салон 1865 года. В конце концов Мане дал себя убедить. Закари Астрюк уже окрестил "Венеру": ее будут называть теперь "Олимпией". Велика важность - какое название! Все эти "литературные" стороны живописи Мане абсолютно безразличны. Астрюк легко сочиняет стихи - поговаривают, что он даже и думает александрийскими стихами, - и вскоре пишет в честь "Олимпии" длинную поэму "Дочь острова", первая строфа которой (а всего их в поэме десять) будет помещена под названием картины:
Лишь успеет Олимпия ото сна пробудиться,
Черный вестник с охапкой весны перед ней;
То посланец раба, что не может забыться,
Ночь любви обращая цветением дней:
Величавая дева, в ком пламя страстей...Вместе с "Олимпией" Мане посылает в Салон картину "Поругание Христа".
Жюри ведет себя в этом году еще милосерднее, чем в предыдущем. Увидев картины Мане и особенно "Олимпию", члены жюри должны признать, что перед ними "гнусные выверты". Поначалу они отстранили две работы, потом передумали. Поскольку некоторые горячие головы упрекают жюри в излишней строгости, что ж, в таком случае жюри еще разок прольет свет - "пример необходимый!" - на то, что в былые, разумные времена так и оставалось бы во мраке неизвестности. Пусть публика еще раз судит сама и пусть скажет, справедливо или нет учрежден академический трибунал, чтобы отклонять подобные непристойности.
Первого мая, в момент торжественного открытия Салона, Мане может полагать - правда, на очень короткий момент, - что выиграл партию. Его поздравляют с экспонированными работами. Какие великолепные марины! Как правильно поступил он, отправившись писать устье Сены! Марины? Мане вздрагивает. Не принимают же "Олимпию" за пейзаж Онфлера! Он входит в зал под буквой "М", где ему показывают на две картины, подписанные именем неизвестного дебютанта, Клода Моне. Автора "Олимпии" душит негодование. Что это еще за мистификация? "Откуда взялась эта скотина? Украсть мое имя, чтобы сорвать аплодисменты, в то время как в меня шввыряют гнилыми яблоками". "В меня швыряют гнилыми яблоками" - это еще слабо сказано. В сравнении с тем невероятным взрывом, который производит "Олимпия", "Завтрак" вызвал просто легкое недовольство. Олимпия! Где это художник раздобыл такую Олимпию? Предубеждения против Мане настолько сильны, что необычное имя, ничем не напоминающее Олимпию, немедленно рождает подозрительные перешептывания и таким образом сбивает зрителей с толку. Согласившись на название и туманные александрийские стихи, сочиненные Закари Астрюком, Мане не подумал, что к его живописи - а "Венера" - это живопись в полном смысле слова - вся эта литературщина не имеет никакого отношения. Впрочем, все, что исходит от Мане, никого уже не удивляет - публика готова напридумывать бог весть что. Олимпия - но позвольте! А что, если автор имел наглость представить в своей картине - ее реализм просто бессовестно глумится над идеальными образами академических художников - "бесстыдную куртизанку", одноименный персонаж "Дамы с камелиями" Александра Дюма-сына? "Величавая дева"! Нечего сказать! Хороша величавость! Впрочем, этого и следовало ожидать: ударившись в порнографию, скандальный мазилка не побоялся швырнуть вызов общественному мнению. Профанируя священную мифологию, осквернив ту высшую форму искусства, какой является изображение женской наготы, он написал проститутку, девчонку, едва достигшую половой зрелости, "ни то ни се", создал сладострастный образ, вполне достойный "Цветов зла" своего сатанинского приятеля".
Пресса немедленно начинает вторить зрителям. Пора наконец покончить с этим субъектом. "Что это за одалиска с желтым животом, жалкая натурщица, подобранная бог знает где?" - восклицает на страницах "L'Artiste" Жюль Кларети. Повсюду говорят только о Мане и его "Венере с котом", напоминающей "самку гориллы"; она могла бы послужить вывеской для балагана, где показывают "бородатую женщину".
Мане не может больше выносить это. Единодушное осуждение полностью его деморализует. Странные поползновения, в которых его обвиняют, ошеломляют художника. Подавленный, он допрашивает себя, он во всем сомневается, он испытывает отвращение ко всему, ничего не понимая в окружающем его сейчас кошмаре. Может ли он считать себя одного правым вопреки всем? Он жалуется Бодлеру: "Как бы я хотел, чтобы Вы были здесь, - пишет он. - Ругательства сыплются на меня градом, еще никогда на мою долю не выпадало такого праздника... От этих криков можно оглохнуть, но очевидно одно - кто-то здесь ошибается".
Бодлер, все сильнее погружающийся в Брюсселе в "сонное оцепенение", нетерпеливо читает письмо друга. Стоит ли позволять критикам так "оглушать" себя! Ах! До чего же Мане-человек не соответствует своему творчеству! Обладать гениальными способностями и не иметь характера, этим способностям соответствующего, быть совсем неподготовленным к жизненным перипетиям, неизбежным для тех, кому уготована честь стать славой этого мира! Бедняга Мане! Ему никогда не удается до конца побороть слабые стороны своего темперамента, но "темперамент у него есть - и это самое главное". Его талант "выстоит".
Бодлер усмехается. "Меня поражает еще и радость всех этих дураков, считающих его погибшим". Отвечая Мане 11 мая, поэт пылко выговаривает ему: "Итак, я снова считаю необходимым поговорить с вами - о вас. Необходимо показать вам, чего вы стоите. То, чего вы требуете, - просто глупо. Над вами смеются, насмешки раздражают вас, к вам несправедливы и т.д. и т.п. Вы думаете, что вы - первый человек, попавший в такое положение? Вы что, талантливее Шатобриана или Вагнера? А ведь над ними издевались ничуть не меньше. Но они от этого не умерли. И чтобы не пробуждать в вас чрезмерной гордости, я скажу, что оба эти человека - каждый в своем роде - были примерами для подражания, да еще в плодоносную эпоху, тогда как вы, - только первый посреди упадка искусства нашего времени. надеюсь, вы не будете в претензии за бесцеремонность, с которой я вам все это излагаю. Вам хорошо известна моя дружеская к вам привязанность".
Мане трудно было бы рассердиться на это "грозное и доброе письмо" Бодлера, как называет его художник, письмо, о котором он будет помнить всегда. Суровость этих строк стала для него бальзамом в ту тяжкую пору мая и июня 1865 года, когда каждый новый день усугублял его раздражение и смятенность.
***
Уже после смерти Мане, в 1889 году, Клод Моне открыл общественную подписку, он собирался на собранные деньги приобрести у мадам Мане "Олимпию", а затем предложить ее государству, чтобы картина когда-нибудь попала в Лувр. "Мне рассказали, - писала Берта Моризо Клоду Моне, - что некто, чье имя мне неизвестно, отправился к Кампфену (директору департамента изящных искусств), дабы прощупать его настроение, что Кампфен пришел в ярость, словно "взбесившийся баран", и заверил, что, пока он занимает эту должность, Мане в Лувре не бывать; тут его собеседник пеоднялся со словами: "Что же, тогда придется прежде заняться вашим уходом, а после мы откроем дорогу Мане".
Несмотря на некоторые, порой неожиданные противодействия, Клод Моне не сложил оружия. Он надеялся собрать по подписке 20 тысяч франков; с разницей в несколько сотен он довольно быстро достиг запланированной суммы. В феврале 1890 года Клод Моне вступил в переговоры с представителями администрации; переговоры длились несколько месяцев - представители государства как будто не прочь были принять "Олимпию", не давая при этом твердых обязательств относительно Лувра. В конце концов Моне договорился. В ноябре 1890 года "Олимпия" поступила в Люксембургский музей в ожидании возможного, но не решенного окончательно помещения в Лувр. Спустя семнадцать лет, в феврале 1907 года, по твердому распоряжению Клемансо, друга Моне, а в то время премьер-министра, "Олимпия" наконец вошла в коллекцию Лувра.
По материалам книги А.Перрюшо "Эдуард Мане"./ Пер. с фр., послесл. М.Прокофьевой. - М.: ТЕРРА - Книжный клуб. 2000. - 400 с., 16 с. ил.
Книга на ОЗОНе
