Эдуард Мане: биография
Эпизоды из жизни: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
"В 1866 году на
Гранд-рю-де-Батиньоль, в доме под номером 11
открывается кафе Гербуа. Мане любит заходить
туда вместе с Фантен-Латуром, если последнего
удается застать на улице Сен-Лазар. Проведав, что
здесь часто можно встретить автора "Олимпии",
многие из его знакомых усваивают привычку тоже
сюда наведываться. Так мало-помалу кафе Гербуа
становится местом встреч Мане и его друзей. Они
собираются тут почти ежедневно, а по пятницам
обязательно, это "их день". Заметив такое
постоянство, хозяин кафе решил зарезервировать
для них два мраморных столика слева от входа в
первом зале,отделанном в стиле ампир, с большим
количеством зеркал и позолоты.
Мане очень дорожит
поддержкой, какую оказывают все эти окружающие
его почитатели и благожелатели. Отвергнутый
представителями официального искусства,
заклейменный критикой, осмеянный публикой, он
черпает в этой группе так необходимую ему
теплоту. Каждый, кто относится к искусству
художника без насмешек, вправе рассчитывать на
хорошее отношение с его стороны. Продолжая
верить, что поворот мнений неминуем, Мане склонен
усматривать его признаки в самых незначительных,
воспринимаемых им излишне экспансивно похвалах
и готов преувеличивать их значение. "Надо быть
либо одиночкой, либо находиться в рядах
легиона", - запальчиво говорит художник.
Число посетителей
кафе Гербуа, конечно, не доходит до тысячи, но их
не так уж и мало. Неподалеку от полусонной
кассирши, под сухой стук бильярдных шаров,
доносящихся из дальнего зала, Мане и его друзья
спорят о живописи, комментируют последние
новости. Тут и майор Лежон, пришедший прямо из
казарм Пепиньер, расположенных возле
Сен-Лазарского вокзала, и племянник майора
Фредерик Базиль - он покончил с изучением
медицины и теперь пишет маслом, как одержимый; и
друг этого последнего Эдмон Мэтр, мечтательный,
"необыкновенно веселый и ребячливый", тем
более что в кафе Гербуа общество вполне
соответствует его вкусу; и Альфред Стевенс, чье
имя приобрело теперь громкую известность; тут
Бракмон, Филипп Бюрти, Закари Астрюк, который
носит с собой "десятки тысяч каллиграфически
переписанных стихотворений и норовит, чтобы их
читали те, кто ценит ладно скроенный
александрийский стих"; тут спутник по
испанской поездке Теодор Дюре, чьи
республиканские убеждения вполне совпадают с
убеждениями Антонена Пруста,- его статьи не так
давно осуждены судами Империи.
Фантен-Латур
покуривает и слушает; де Га (он будет писать свое
имя и станет "Дега" только после войны 1870
года), язвительно изрекая категоричные суждения,
развивает сложные теории живописи ("Вот где
пропадает великий эстетик", - иронически
говорит Мане)и разит противника в споре своими
знаменитыми "словечками". Уистлер, наезжая в
Париж (большую часть времени он проводит теперь в
Лондоне), тоже не пропускает собраний у Гербуа,
утверждая, что нашел "в этом кафе убежище от
пугающих его сумерек". Литограф Эмиль Белло -
упитанный, благодушный, с толстым багровым лицом
- посасывает трубку и одну за другой опоражнивает
пивные кружки. Дюранти переполнен горечью; он
мало известен, неприятности сыплются на него
одна за другой (небольшой театр
марионеток,созданный им в Тюильри, скоро будет
продан по судебному предписанию), глухим
размеренным голосом высказывает он суждения
здравые и продуманные. Среди прочих здесь
присутствует молодой пейзажист Гийеме, столь же
изысканно элегантный, как Мане; Константен Гис,
чье творчество очень высоко ставит Бодлер; тут и
толстяк Надар, знаменитый Надар, личность
выдающаяся, очертя голову кидающийся в самые
различные предприятия: он карикатурист,
журналист, писатель, фотограф, страстный
поклонник воздухоплавания, совершивший с 1863 года
несколько полетов на борту своего собственного
воздушного шара "Гигант", благодаря чему
вскоре стал одним из персонажей Жюля Верна,
Арданом в книге "Из пушки на луну".
Согласие среди
посетителей кафе Гербуа царит далеко не всегда.
Де Га постоянно с кем-нибудь ссорится, например с
Мане - последний тоже с трудом переносит мнения,
противоречащие его собственным, или еще с
Уистлером, которому однажды, раздраженный
тщеславием и снобизмом американца, заявил:
"Дорогой мой, вы ведете себя так, будто
бесталанны".Но все это не мешает их единству,
скрепленному и уважением к Мане, и общими
антипатиями. Публика и пресса среднего пошиба
быстро придумывают для них название: это
"банда Мане", "Батиньольская школа".
Могла бы возникнуть и
существовать эта "банда", эта "школа",
если бы Мане не превратился в изгоя? Очень
сомнительно. Впрочем, Мане кажется, что в этих
дружеских собраниях нет ничего вызывающего. Он
нимало не помышляет о мятеже. Его единственная
цель - убедить публику, критиков, жюри в
искренности своих намерений, в серьезности своей
работы. Иначе как оценить его действия? Ведь
представленные им во Дворец промышленности в
первых числах марта произведения -
"Трагический актер" (портрет Рувьера) и "Флейтист"
- ничем не должны были раздражать, кроме разве
подписи автора.
Но подписи
достаточно! Слухи ходили не зря. С первого
взгляда жюри высокомерно отклоняет полотна Мане
и опять занимает непримиримую позицию. Оно
чувствует теперь сильную поддержку публики и
прессы, упрекавших жюри в излишней умеренности.
Число отвергнутых умножается.
Жюри действует по
отношению к Мане настолько произвольно, что даже
враждебно настроенные к художнику люди качают
головами и осуждают поведение официальных лиц.
Эти последние, пишет Фантен-Латур, "желая
навредить, ему помогают: вот он и мученик".
Между тем в кафе
Гербуа как-то вечером в сопровождении Гийеме
появляется двадцатишестилетний молодой человек
по имени Эмиль Золя - начинающий и пока
безвестный писатель. "Очень смуглый, с круглой
упрямой головой, квадратным носом, добрыми
глазами на энергичном лице, окаймленном
полукружьем бороды", Золя провел юность в
Экс-ан-Провансе и явился в Париж с твердым
намерением завоевать славу и состояние. Пока он с
места не сдвинулся. Две опубликованные книги не
принесли ему ни денег, ни имени. "Шумная
репутация" Мане завораживает его, словно
зеркало жаворонка. Как бы подошел такой вот шум
его собственной персоне! Он с наслаждением
вдыхает запах битвы. Хотя почти все его друзья -
молодые художники, Золя все равно очень
посредственно разбирается в живописи. Велика
важность! Его будоражит ненависть, которую
вызывает Мане. Он сам говорит, что будет
"всегда на стороне побежденных". Его помысли
- в одном: ринуться в схватку, наносить удары и
самому их получать. А кроме того, нельзя упускать
случая заявить о себе публике. Золя, вступив в
переговоры с директором задиристой газеты
"L'Evenement", где он сотрудничает, добивается
поручения написать отчет о Салоне; там он, в свою
очередь, будет выступать за восстановление
"Салона отвергнутых" и защищать Мане...
В кафе Гербуа
появляются новые лица. Охарактеризованный Золя
как наставник грядущего поколения, Мане видит,
что войско его сторонников неуклоннорастет.
Сколько молодых художников домогаются честибыть
ему представленными! Однажды - еврей Камиль
Писсарро; в другой раз - провансалец Поль Сезанн,
друг детства Золя, неряшливый по виду
"рапэн" со взъерошенными волосами; нарочито
утрируя свой южный акцент, он твердит, что "Олимпия"
открывает "новый этап жжживописи".
Есть еще некто, кому
очень бы хотелось завязать отношения с Мане: это
Клод Моне - автор тех двух марин, с которыми в
прошлом году ошибочно поздравляли автора
"Олимпии". Но он не решается, зная, как велико
было тогда раздражение Мане. В этом году вторично
допущенный в Салон Моне экспонирует "Даму в
зеленом платье", она пользуется большим
успехом. Мане заметил ее, и она ему понравилась.
Это становится известно Закари Астрюку. Как-то
после полудня он подбивает Моне пойти вместе на
улицу Гюйо. "А! Так это вы подписываетесь
именем Моне! - восклицает Мане. - Вам везет,
молодой человек, успехи сопровождают ваши дебюты
в Салоне. - И после секундного молчания: - Ваша
"Дама в зеленом платье" была хороша, но ее
слишком высоко повесили. Надо бы взглянуть на нее
поближе".
Прием несколько
холодный, что не помешает в дальнейшем горячей
дружбе...
Мане остается в
Париже на все лето. Он продолжает работать, пишет
"Курильщика", несколько натюрмортов и два
портрета Сюзанны.
Почти одновременно
Эдгар де Га тоже пишет портрет Сюзанны: она
играет на рояле, позади нее полулежит на диване
внимательно слушающий супруг. Де Га дарит это
полотно Мане, а он, в свою очередь, совсем недавно
презентовал де Га натюрморт "Сливы".
Манера, в которой де
Га, этот женоненавистник, написал лицо Сюзанны,
не очень нравится Мане. Безжалостно отрезав
часть картины, он оставляет только собственную
фигуру. Во время следующего визита де Га видит,
что его холст изуродован. Задыхаясь от
негодования, он уходит, хлопнув дверью, и,
вернувшись домой, немедленно отсылает Мане его
натюрморт. "Мсье, - пишет он, - возвращаю ваши
"Сливы"... Мимолетная ссора: спустя несколько
недель художники мирятся. В конце концов, он,
может, и прав, говорит де Га о Мане, когда же
случайно ему напоминают о происшествии, обрывает
собеседника: "Кто вам позволил, мсье, судить
Мане?" Одно не может его утешить. "Когда я
попросил назад "мои" "Сливы",
выяснилось, что Мане продал их. Ах! как оно было
красиво, это полотно! Я перегнул палку в тот
день!"
Превосходный пример
столкновений, время от времени возникающих между
завсегдатаями кафе Гербуа. Различия в их
темпераментах и убеждениях неминуемо порождают
стычки. Добряк Писсарро, который исповедует
социализм, возмущается, когда де Га заявляет, что
"неимущим классам искусство отнюдь не
требуется и совершенно неуместно отдавать
картины по цене в тринадцать су". Со своей
стороны, Мане не одобряет - а вместе с ним и де Га,
и Фантен-Латур - тех "батиньольцев", кто
утверждает, будто для изучения теней и света
следует писать прямо на пленэре. По такому методу
Клод Моне написал этим летом в Виль-д'Авре
большое полотно "Женщины в саду".
Мане иронизирует: "Будто старые мастера думали
о чем-то подобном!" Но подобные расхождения не
мешают единству группы. За размолвками быстро
следуют примирения..."
По материалам
книги А.Перрюшо "Эдуард Мане"./ Пер. с фр.,
послесл. М.Прокофьевой. - М.: ТЕРРА - Книжный клуб.
2000. - 400 с., 16 с. ил.
Книга
на ОЗОНе
