Эпизоды из жизни: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Из воспоминаний
Жана Ренуара, сына художника:
"...Итак, владелец
фарфоровой мастерской Леви предложил взять
Ренуара в учение. Ренуар приступил к своей работе
художника по фарфору с разумным одушевлением.
Про себя он сильно сомневался, чтобы изделия
патрона могли служить образцом пластической
красоты. То были имитации Севра и Лиможа, вазы,
украшенные изящными гирляндами, тарелки,
расписанные тонким узром с извечным центральным
сюжетом: пастушки Людовика XV, любезничающие с
пастушками, императорские орлы, портреты
исторических деятелей.
"Не бог весть что,
но честное искусство. Кроме того, в разрисованных
от руки предметах есть нечто неизъяснимое. Самый
тупой работник находит способ выразить в нем
себя. Неуклюжий удар кисти может открыть его
затаенную мечту. Я предпочитаю тупицу
машине..." .
Ренуар начал с
изображения легких орнаментов. Через короткое
время ему поручили исторические портреты. Его
сестра Лиза, продолжавшая и после замужества
радеть о чужих интересах, обнаружила, что ее брат
выполняет работу декоратора, а получает плату
ученика... Она тотчас пошла к фарфорщику, назвала
его эксплуататором и пригрозила перевести
Огюста к конкуренту через улицу. Простак-хозяин
держался за новичка, "скромного и тихого
юношу", но не считал приличным платить
мальчишке столько же, сколько взрослым
работникам, "у которых на руках жена и дети".
С его уст не сходило слово "приличие", и он,
разговаривая, посапывал, видимо, от робости.
Разговоры кончились тем, что он предложил
платить Ренуару сдельно: "Я посажу его за
десертные тарелки - два су за штуку, три за
профиль Марии-Антуанетты!" Ренуар рисовал
Марию-Антуанетту сотни раз, под конец он мог это
делать с закрытыми глазами. Работал Ренуар так
проворно, что су накапливались быстро. Патрон
сопел и пощипывал бородку: "Мальчишка...
зарабатывать столько денег!.. это неприлично!"
Успех, достигнутый в
изображении королевы, позволил Ренуару
предложить хозяину попробовать новые
декоративные сюжеты. Добряк растерялся. Однако
его жена, любившая нет-нет да и провести рукой по
каштановой шевелюре юного подмастерья, сумела
добиться согласия. Ренуар стал копировать
обнаженные фигуры из подаренной ему матерью
книги: "Боги Олимпа в изображении великих
художников". Книга была иллюстрирована
гравюрами с произведений мастеров итальянского
Ренессанса.
Ренуар хорошо знал
Луврский музей. Его отец и особенно мать водили
туда мальчика много раз. Это были люди со вкусом.
Однако глубокий смысл живописи открылся Ренуару
значительно позже. "Эта идея Руссо, будто люди
рождаются, уже все зная, - идея надуманная. Мы
родимся, не зная ничего. В нас лишь множество
возможностей. Однако открыть их - нелегкое дело!
Мне понадобилось двадцать лет, чтобы открыть
живопись. Пришлось двадцать лет наблюдать натуру
и, главное, - посещать Лувр... Я говорю об открытии,
хотя на самом деле постиг всего только азы и
провел жизнь за этим делом..." Первые восторги
Ренуара вызвали Ватто и Буше.
"Я мечтал
копировать их для своего фарфора. Однако хозяин
опасался, как бы эти сложные сюжеты не отняли
слишком много времени и не снизилась
производительность моего труда. Напрасно я ему
указывал на то, что он не будет в убытке, раз
платит поштучно. Спрос на мои изделия был велик, и
надо было его удовлетворять. Я этим немало
гордился". Ренуар даже утверждал, будто успехи
росписи по фарфору доставили ему больше
радостей, чем похвалы и почести, какими позднее
его награждали почитатели. "Мальчишка,
которому хозяин говорит, что он необходим! Есть
отчего голове закружиться! На улице я воображал,
что меня узнают прохожие: "Это молодой Ренуар,
тот, который рисует нашу Марию-Антуанетту!"...
У Ренуара вошло в
привычку в полдень ходить в Лувр, вместо того,
чтобы завтракать с дружками в молочной на углу.
"К Ватто и Буше прибавился Фрагонар, особенно
его женские портреты. Эти мещаночки Фрагонара! ...
какая изысканность, и притом, как они приветливы
и ласковы! Просто слышишь, как они говорят на
языке наших отцов, языке вольном и вместе с тем
достойным..."
Однако профессия
живописца казалась Ренуару недосягаемой, неким
раем, куда вход для него закрыт. "Кроме того, я
хорошо зарабатывал своим фарфором. Я смог помочь
родителям купить дом в Лувесьенне, жил
независимо. В пятнадцать лет это не так плохо. Мне
нравилось по вечерам проводить время с матерью, с
ней обо всем болтать. Это была рассудительная
женщина. Она считала, что я мог бы заниматься
живописью, но советовала не отправляться в этот
путь, не скопив сначала достаточно для того,
чтобы прожить год".
Тогда
господствовала школа Фонтенбло. Поддаваясь
вкусам публики, мой отец признал свое восхищение
этими художниками природы: "Я балдел от
изумления перед Руссо и Добиньи. То, что среди них
самый великий человек Коро - мне стало ясно сразу.
Его никогда не забудут. Мода не властна над ним,
как и над Вермеером Дельфтским. Я возненавидел
Милле. Его сентиментальные крестьяне напоминали
мне актеров, переряженных в поселян. Сердце мое
принадлежало Диазу. Он был мне доступнее. Я
говорил себе, что если бы я был художником, то
хотел бы писать, как он, что, возможно, мне бы и
удалось. Кроме того, мне по душе, когда в лесном
пейзаже чувствуется сырость. Пейзажи Диаза
нередко пахнут грибами, прелым листом и мхом. Его
картины напоминали мне о наших прогулках с
матерью в рощах Лувесьенна и в лесу Марли".
Позднее Ренуару
удалось познакомиться с Диазом. Он не мог без
волнения рассказывать об этом эпизоде, как будто
вновь становился благоговейно взирающим на
мэтра юношей. Вот как произошла эта встреча.
Ренуару еще не было двадцати лет. Он перестал
заниматься росписью по фарфору благодаря
обстоятельствам, о которых будет рассказано
ниже, и зарабатыва на жизнь декоративными
росписями. Когда он мог себе это позволить,
Ренуар ездил в деревню писать на природе. Однажды
в лесу Фонтенбло, когда он был на "мотиве",
его вдруг окружила компания развязных парижан -
подгулявших приказчиков галантерейных
магазинов и гризеток, которые стали издеваться
над его рабочей блузой.
Ренуар сделал вид,
что не слышит замечаний шутников, и продолжал
писать. Один из шалопаев, подзадоренный этим
молчанием, выбил у отца ударом ноги палитру.
Можно себе представить хохот его дружков. Ренуар
бросился на обидчика. Его тотчас повалили на
землю полдюжины молодчиков. Девки били его
зонтиками: "окованным концом по лицу, они могли
выколоть мне глаза". Вдруг из кустов появился
человек лет пятидесяти, высокий и крупный, также
нагруженный принадлежностями художника. У него
была деревянная нога и в руке он держал толстую
палку. Незнакомец тотчас освободился от
снаряжения и ринулся на помощь своему молодому
собрату. Град ударов его увесистой трости быстро
разогнал нападающих. Мой отец вскочил на ноги и
принял участие в потасовке. Поле боя вскоре
осталось за художниками. Не слушая
благодарностей своего спасенного собрата,
хромой подобрал холст и внимательно его
рассмотрел. "Недурно, совсем недурно. У вас
способности, несомненные способности. Но почему
у вас все так черно?" Ренуар ответил, что многие
художники, которыми он восхищается, пишут именно
так. "Даже тень листвы обладает светом, - сказал
незнакомец, - посмотрите хотя бы на ствол того
кедра. Асфальт - условность, и долго она не
продержится. Как вас зовут?" Они сели на траву,
и Ренуар рассказал о себе и своих скромных
желаниях. Незнакомец в свою очередь назвал себя.
Это был Диаз. "Приходите ко мне в городе
поболтать". Несмотря на свое восхищение,
Ренуар никогда этим приглашением не
воспользовался. "Мы бы вели беседы,
обменивались мыслями. Я был молод, но уже знал,
что несколько штрихов карандаша значат больше,
чем самые великие теории. По крайней мере, в моих
глазах! Я никогда не пропускал дня, чтобы
чего-нибудь не намарать, хотя бы яблока на листке
записной книжки, ведь так легко утратить
навык". Эти доводы отца меня не совсем
удовлетворяют. Я склонен, скорее, отдать
предпочтение голосу инстинкта, не вполне
заглушенному восхищением и подсказывавшему
юному художнику, что Диаз и он были людьми не
совсем одной крови.
Прогресс вынудил
Ренуара отказаться от профессии художника по
фарфору. Это произошло в 1858 году, когда только что
был освоен процесс печатания на фарфоре и фаянсе.
Портрет Марии- Антуанетты, выполненный однажды,
можно было воспроизводить механически тысячу
раз. Это ознаменовало конец прекрасного
мастерства. Хозяин долго размышлял, теребя свою
внушительную империалку. Покупка печатных
станков требовала больших денег. Кроме того, он
смутно чувствовал, что время таких маленьких
кустарей, как он, прошло. Отныне фарфор и фаянс
изготавливались на заводах с высокими трубами,
огромными маховиками, конторами с приказчиками в
крахмальных воротничках. Хозяин-рабочий в своей
белой блузе и со своей квартирой, отделенной от
мастерской винтовой лестницей, отходил в прошлое
наравне с париками королевских времен и
свечками. Хозяин Ренуара решил продать помещение
и переселиться в деревню. Его супруга,
темноглазая красавица, сожалела о решении мужа:
она боялась деревенской скуки, да и мастерская
стала необходимостью в ее жизни. Она любила
проверить впечатление от нового платья на
насмешливых подмастерьях, не стесняясь сказать
при этом, что в жаркую погоду не носит корсета.
Хозяйка решилась поддержать Ренуара, когда он,
посоветовавшись с товарищами, предложил мсье
Леви совершенно невероятный проект. В семнадцать
лет с Ренуаром уже происходило то, что должно
было затем повторяться всю жизнь: собратья
считали его своим старшим. Договорившись между
собой, они вручили свою судьбу "господину
Рубенсу", как они дружески прозвали Ренуара.
Было решено основать кооператив. Доходы должны
были идти на оплату хозяину за аренду помещения,
а остальное предполагалось делить поровну между
рабочими. Ренуар задумал соперничать в скорости
с машинами, которые лишили их заработка. Мадам
Леви упросила своего супруга согласиться.
Приступили к работе. Ренуар стал с невероятной
быстротой покрывать вазы и тарелки изображением
полногрудой Венеры. Надо было победить
"прогресс" на его же собственной территории,
доказать, что "рука" парижского
ремесленника стоит большего, чем шестерни и
поршни, лоснящиеся от масла. В сопровождении мсье
Леви Ренуар отправился предлагать свой товар
оптовикам с улицы Паради. Цена его изделий
оказалась ниже, чем цена продукции, украшенной
механическим путем. Увы! Торговцы очень
сдержанно отнеслись к его предложению: им
нравилось в серийных тарелках то, что каждая из
них в точности походила на остальные. "Я
проиграл из-за любви к однообразию, столь
развитой у людей нашего времени. Пришлось
отступить". Ренуару было около восемнадцати
лет. Закрытие фарфоровой мастерской не так
огорчило его, как показалось докучным. "Себе на
жизнь всегда заработаешь. Но я терпеть не могу
принимать решения. Поплавок... сам знаешь.."
Ренуар почти всегда в жизни следовал своей
"теории поплавка": "Ты следуешь течению...
те, кто хочет плыть ему навстречу, безумцы или
гордецы, не то, еще хуже, разрушители. Время от
времени ты делаешь движение рулем вправо или
влево, но всегда следуя направлению течения".
Как бы ни было,
"поплавку" пришлось выбирать себе
профессию, раз фарфор от него ушел. Однажды
Ренуар заметил вывешенное на двери лавки
объявление. Требовался художник-декоратор для
расписывания штор из непромокаемого полотна. Он
обратился к хозяину: тот мог бы сойти за брата
фарфорщика. Только он был не маленького, а
высокого роста и вместо империалки носил
бакенбарды "а ля" Луи-Филипп. Одет он был в
такую же белую блузу и выражался тем же
сдержанным языком, каким парижские кустари
подчеркивают отделяющую их от простонародья
разницу. Ренуар заверил его, что отлично знаком с
техникой расписывания штор, после чего его тут же
взяли на работу. Хозяин велел ему прийти на
следующий день и исчез в глубине мастерской.
Ренуар воспользовался этим, чтобы пригласить
одного из рабочих выпить с ним стакан вина в
соседнем кабачке и признался ему, что вовсе не
знает ремесла. Рабочий, молодой человек с
открытым лицом, сразу объявил ему, что он свояк
хозяина, и это заставило Ренуара усомниться в
своем будущем участии в производстве штор.
ОДнако свояк оказался славным парнем.
"Приходите ко мне после работы, я вам покажу -
нет ничего проще". Рассказывая про этот случай,
отец не мог скрыть наполнявшую его наивную
гордость. В представлении Ренуара, которого всю
жизнь обманывали кому не лень, эта невинная ложь
роднила его с Макиавелли.
Лучшими клиентами
фирмы были миссионеры Дальнего Востока. Сюжеты
черпались из священной истории и изображались на
прозрачной бумаге. Эти шторы заменяли витражи в
примитивных часовнях, которые почтенные отцы
строили в Индокитае. Хозяин быстро смекнул, что
ему выгодно разрешить новому мастеру работать по
собственному вдохновению, "лишь бы оно не
переступало за рамки назидательных сюжетов".
Ренуар пользовался этой свободой вовсю. "Я
нашел ловкий прием - писал без конца облака (он
мне подмигивал); понимаешь, в чем дело? Облако
можно намалевать несколькими мазками кисти!"
Фабрикант штор с бакенбардами Луи-Филиппа
беспокоился - у него были те же взгляды, что у
фарфорщика. "В этой сноровке что-то
неестественное. Столько зарабатывать с такой
легкостью - это к добру не приведет!"
Однажды, зайдя в
кафе на Рынке, Ренуар за столиком невольно
подслушал, как хозяин пререкается с подрядчиком
малярных работ. Торговались о том, чтобы заново
расписать заведение, но назначенная цена
казалась ресторатору слишком высокой. Когда
подрядчик ушел, Ренуар подошел и предложил
выполнить работу. Хозяину не верилось, чтобы
такой юнец мог расписать его кафе. "А если вы
испортите мне стены?" Ренуар убедил его,
согласившись получить расчет только после
выполнения работы. "Ты не можешь знать, что
значит покрывать большую поверхность! Это
опьяняет", - восклицал отец. Ренуар быстро
убедился, что трудность стенной росписи
заключается в том, что от нее невозможно отойти.
"Работаешь, уткнувшись носом в то, что пишешь. В
станковой живописи можно отойти от мольберта, а
тут ты приперт своей лестницей". Каждую минуту
Ренуар с нее скатывался и отходил в самый дальний
угол кафе, чтобы судить о пропорциях. Вся семья
хозяина собиралась смотреть на это
акробатическое представление. "Настоящая
белка", - определил хозяин, дородный человек,
двигавшийся с торжественной размеренностью.
Работа ему понравилась. Ренуар выполнил за два
дня то, что подрядчик растянул бы на целую неделю.
"В качестве сюжета я выбрал рождение Венеры.
Могу тебя заверить, что я не жалел ни голубого
кобальта, ни веронезской зелени". Посетители
приходили толпами любоваться Венерой, опустошая
кружки пива, и Ренуар получил другие заказы. "Я
расписал по крайней мере два десятка кафе в
Париже, - говорил мне отец, важничая. - Мне
хотелось бы снова приняться за роспись. Как Буше,
превращать целые стены в Олимпы, это мечта!..
вернее - болтовня! Куда я гожусь со своим
креслом!"
Не сохранилось ни
одного помещения, расписанных Ренуаром. Не знаю,
в это ли именно время архитектор, строивший
"Фоли-Бержер", предложил отцу взять на себя
роспись театра. Ренуар не мог согласиться, так
как не располагал средствами, необходимыми для
сооружения лесов, жалованья помощникам и для
остальных крупных расходов, которые бы повлекло
такое огромное предприятие. "Я об этом не
жалею. Мне пришлось бы предоставить выполнение
фонов помощникам, а я уже тогда был заражен
манией делать все самому". А было бы неплохо
иметь в Париже "Фоли-Бержер" с росписью
Ренуара!
Пока Ренуар украшал
стены кабачков Парижа фигурами богов, в его душе
зрел замысел. Мечта росла, становилась яснее и
крепла с каждым заказом, пополнявшим его
небольшие сбережения. Он задумал учиться
настоящей живописи в настоящей школе. Иначе
говоря, Ренуар решил сделаться
"художником-живописцем"..."
По материалам из
книги:
Жан Ренуар. "Огюст Ренуар".
Ростов-на-Дону: изд-во "Феникс", 1997. - 416 с.
