Импрессионизм в сети
Поль Гоген
Эпизоды из жизни: Техура
Поль Гоген в домашнем электронном музее
(100 электронных альбомов великих художников,
включая импрессионистов)Поль Гоген: коллекция
Поль Гоген: литература
Эпизоды из жизни: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
"...Писем все нет. Денег тоже. Полное одиночество. Как жаль, что никто из друзей не мог составить ему компанию. "Мау тера" (возьми женщину!), - говорят Гогену старики туземцы, указывая ему на местных вахин.
Но Гогена сковывала робость. Маорийские женщины его смущали. Здесь разница между полами была выражена гораздо менее четко, чем в Европе. Мужской тип был смягчен своеобразной грацией, зато женщина, привыкшая работать наравне с мужчиной, унаследовала в какой-то мере его физическую мощь. Крепко сколоченная, с широкими щиколотками и запястьями, с узкими бедрами и развитыми плечами, по которым рассыпана густая, иссиня-черная грива, она двигалась плавной и сильной поступью красивого животного. Любовные отношения между мужчиной и женщиной были предельно откровенны и недвусмысленны - без тени сентиментальности. Все определяло физическое наслаждение. Любовь маорийцев не знала предварительных ухаживаний, как и не знала стыдливости. "Возьми женщину" - следовало понимать в самом прямом смысле этого слова. Взять женщину - значило взять ее молча, грубо, как при насилии, только насилии ожидаемом и желанном. "А я робел перед ними, по крайней мере перед теми из них, кто не жил со своими тане".
Угнетенный одиночеством, Гоген стал писать с меньшим подъемом. И вдруг, повинуясь какому-то необъяснимому внутреннему побуждению, он решил предпринять поездку по Таити - поездку без определенной цели. Пересекши остров, он направился к его северному побережью и прибыл в Таравао. Там у местного жандарма он одолжил лошадь и решил продолжать путь в сторону Итиа.
"В маленьком местечке Фаоне, расположенно по соседству с районом Итиа, меня окликнул туземец.
- Эй, человек, который делает людей! - Он знал, что я художник. - Хаэре ма та маха! (Отведай нашей пищи! - таитянская формула гостеприимства.)Я не заставил себя просить, такой приветливой и мягкой была улыбка, сопровождавшая эти слова.
Я спешился, хозяин взял мою лошадь и привязал ее к дереву... Мы оба вошли в хижину, где мужчины, женщины и дети, сидя на земле, разговаривали и курили.
- Куда держишь путь? - спросила меня красивая маорийка лет сорока.
- В Итиа.
- Для чего?Не знаю, что мне пришло в голову, - может, сам того не подозревая, я назвал подлинную цель моей поездки, оставшуюся тайной для меня самого.
- Чтобы найти женщину, - ответил я.
- В Итиа много красивых женщин. Ты хочешь красивую?
- Да.
- Я могу предложить тебе такую. Это моя дочь.
- Она молодая?
- Да.
- Здоровая?
- Да.
- Ну что ж. Приведи ее.Женщина вышла. А четверть часа спустя, когда подали угощение - плоды хлебного дерева, креветки и рыбу, - она вернулась с рослой девушкой, которая держала в руке маленький сверток. Сквозь платье из совершенно прозрачного розового муслина видна была золотистая кожа ее плеч и рук. Задорно торчали два острых соска. Ее очаровательное лицо ничем не напоминало тот тип, который я до сих пор постоянно встречал на острове, и волосы у нее были совершенно необычные - густые и слегка вьющиеся. В солнечных лучах все это создавало оргию оттенков хрома. Потом я узнал, что она была родом из Тонга. Она села рядом со мной, и я задал ей несколько вопросов:
- Ты не боишься меня?
- Айта (нет).
- Ты согласна навсегда поселиться в моей хижине?
- Эха (да).
- Ты когда-нибудь болела?
- Айта.И все. Сердце мое билось, а девушка невозмутимо раскладывала передо мной на земле на банановом листе предложенное мне угощение. Я ел с большим аппетитом, но я был смущен, я робел. Эта девушка - ребенок лет тринадцати (маорийские женщины созревают на пять-шесть лет раньше, чем женщины в странах с умеренным климатом) - и чаровала, и пугала меня. Что происходило в ее душе? И я - я, такой старый для нее, - колебался, когда надо было скрепить этот договор, столь поспешно задуманный и заключенный. Быть может, размышлял я, это мать приказала ей, заставила ее. А может, это сделка, которую они обсудили между собой. И однако я отчетливо различал в этом большом ребенке черты независимости и гордости, столь характерные для ее расы.
Но в особенности меня успокоило то, что вся ее повадка, весь ее вид неопровержимо свидетельствовали о той ясности духа, которая у очень молодых людей сопутствует честным, достойным похвалы поступкам. А насмешливая складка возле рта, впрочем доброго, чувственного и нежного, говорила о том, что опасаться надо не ей, а мне...
Не стану утверждать, что, когда я вышел за порог хижины, мое сердце не сжималось от странной тоски, щемящей тревоги, от самого настоящего страха".
В сопровождении семьи Техуры - так звали юную маорийку - Гоген вернулся в Таравао со своей "невестой".
"Я возвратил жандарму его лошадь. Жена жандарма, француженка, бесхитростная, но и бестактная, сказала:
- Как! Вы берете с собой эту потаскушку?Ненавидящим взглядом она раздевала девушку, а та выдерживала этот экзамен с гордым безразличием. Я на мгновение загляделся на символическое зрелище, какое являли собой эти две женщины: это были распад и юное цветение, закон ивера, искусственность и природа, и первая обдавала вторую нечистым дыханием лжи и злобы. Это было также столкновение двух рас, и я устыдился своей. Мне казалось, что она пятнает чистое небо тучей грязного дыма. И я быстро отвел взгляд от француженки, чтобы успокоить и утешить его блеском живого золота, которое я уже успел полюбить.
Прощание с семьей состоялось в Таравао, в лавчонке у китайца, который торгует всем понемногу - людьми и животными. Сев в почтовую карету, мы с моей невестой проехали двадцать пять километров до моего дома в Матаиеа.
Жена моя была немногословна, задумчива и насмешлива. Мы все время наблюдали друг за другом, но она оставалась для меня непроницаемой, и вскоре я оказался побежденным в этом поединке. Напрасно я давал себе слово следить за собой, держать себя в руках, чтобы не терять наблюдательности. Вопреки моим самым твердым решениям мои нервы не выдерживали, и вскоре Техура читала во мне, как в открытой книге. Таким образом, я познал - в какой-то мере на собственном горьком опыте - огромную разницу между душой островитян и латинской, и в особенности французской, душой. Душа маорийки отдается не легко - нужно набраться терпения и долго изучать ее, чтобы ею овладеть. Вначале она ускользает от вас, всеми способами сбивает вас с толку, маскируясь смехом и переменчивостью настроений. И когда вы поддаетесь на эти внешние уловки, принимая их за чистую монету, за глубинную суть, и забываете разыгрывать роль, она изучает вас со спокойной уверенностью, кроющейся за смешливой беспечностью и младенческим легкомыслием.
Прошла неделя, и все это время я "ребячился" так, как сам не ждал от себя. Я любил Техуру и говорил ей об этом, а она улыбалась в ответ - она и без того это знала! Казалось, она тоже меня любит - только она мне этого не говорила. Но иногда ночью по золотистой коже Техуры пробегали вспышки...
На восьмой день - помнится, в этот день мы впервые вместе вошли в хижину - Техура попросила у меня разрешения поехать в Фаоне повидаться с матерью: я ей раньше это обещал. Я грустно смирился с ее отъездом и, положив ей в узелок из носового платка несколько пиастров, чтобы она могла оплатить дорожные расходы и купить рому для отца, проводил ее к почтовой карете. Мне казалось, что я прощаюсь с ней навсегда. Вдруг она не вернется?
Одиночество гнало меня из моей хижины. Работа валилась из рук.
Прошло много дней - и она вернулась. И тут началась безоблачная, счастливая жизнь, основанная на уверенности в завтрашнем дне, на обоюдном доверии и взаимной любви.
Я вновь взялся за работу, в моем доме поселилось счастье: я вставал вместе с солнцем, сияя, как оно само. Золотистое лицо Техуры озаряло радостью и светом и мой дом, и окрестный пейзаж. Все чувства в нас обоих были так изумительно просты! Как прекрасно было по утрам идти вместе купаться к соседнему ручью - так, наверное, шли в раю первый мужчина с первой женщиной.
Таитянский рай, наве наве фенуа...."
И до появления Техуры Гоген любил, вернее, хотел любить маорийцев. Но как он ни старался, он не мог проникнуть в душу этой расы. Он слушал песни на берегу или в хижинах, как слушают музыку другого мира. но с тех пор, как Техура вошла в его повседневную жизнь, все изменилось. Деревенские старики недаром твердили ему: "Мау тера" - есть порог, который нельзя переступить без физической близости. Любовь к Техуре и любовь к маорийцам слились в одно и равно расцветали в нем. Чувства проникают глубже, чем разум. Девушка была прекрасна, прекрасна своей первобытной красотой, прекрасна своей первобытной младенческой, капризной, но серьезной, созерцательной душой, полной глубокой вдумчивости, какая присуща именно детям, и сквозь душу Техуры Гогену открывалась душа маорийской расы, она звучала в теле дикарки Техуры, как звучала в песнях на пляже, когда начинало смеркаться и в маленьких хижинах Матаиеа зажигались ночники.
"Две таитянки на берегу". 1891 г.
Холст, масло. 69х91 см.
Лувр, Париж.Гоген непрерывно писал девушку. Писал ее вдвоем с подругой на прибрежном песке ("Таитянки на пляже"). Писал ее в кресле, со склоненным, задумчивым лицом ("Грезы"). Во весь рост с маорийским мальчуганом на плече, в очень странной, проработанной композиции "Иа Орана Мариа" ("Аве, Мария"). Меньше десяти лет назад в биржевой конторе Галишона Гоген писал столбцы цифр. В час, когда с горы спускаются злые духи - "тупапау", элегантный биржевой маклер в цилиндре выходил на улицу Лаффит. Теперь он носил набедренную повязку. Но из-под зеленоватых век струился все тот же чуть косящий взгляд. еще в те оседлые годы Гоген начал свое великое путешествие. Два года назад в Бретани, в своем "Желтом Христе", он воздвиг в корнуоллской деревне грубое деревянное распятие - своего рода христианский тотем. Теперь, в конце 1891 года, он написал "Иа Орана Мариа" - картину, где он перенес в таитянскую обстановку сцену, вдохновленную христианством: две молодые маорийки, сложив руки, молятся деве Марии, которую Техура одарила своим лицом, как два персонажа с боробудурского фриза одарили своими позами молящихся маорийских девушек, как впоследствии фигуры, написанные неизвестным фиванским художником эпохи XVIII династии, одарят своими позами сидящих на скамье маорийских женщин в праздничных одеждах на картине "Та матете". Перед взглядом Гогена - чуть косящим взглядом зеленоватых глаз - все смешивается, перегруппировывается, все возрождается и начинает жить новой жизнью. Долгое путешествие на месте продолжается. Корабль- призрак плывет к раннему утру мира.
Гоген все еще не терял надежды, что очередная почта доставит письмо и деньги от Мориса. Но тщетно! Тревога снедала его. Что делать? Просить о возвращении на родину? Он не мог решиться на это, ждал очередной почты, цеплялся за любую призрачную надежду, чтобы отсрочить решение.
Гоген страдал от нужды, от болезни ("Сердце у меня, как видно, никуда не годится. С каждым днем мне становится хуже. Любая неожиданность, любое волнение совершенно выбивают меня из колеи. Когда я еду верхом, при малейшем рывке я на четыре-пять минут замираю от страха"). И все таки он продолжал "яростно и упорно" "идти против ветра" и, когда у него не было красок, резал по дереву. Теперь он создал уже около пятидесяти картин.
Гоген по-прежнему делал все возможное, чтобы "одолеть невзгоды".
Летом он продал две деревянные скульптуры за триста франков. Еще триста франков он получил в ноябре от Монфреда, который нашел покупателя на одну из хранившихся у него картин. на эти шестьсот франков да еще на то, что удалось занять в долг, Гогену пришлось перебиваться много месяцев. Положение его становилось безвыходным. Почти лишенный средств к существованию, он не мог больше оставаться на островах, но и не мог возвратиться в Европу. Его ходатайство о репатриации пока еще не было удовлетворено.
В это время в Париже друзья художника не сидели сложа руки и предприняли кое-какие шаги по вызволению Гогена с островов. 25 февраля Министерство внутренних дел согласилось взять на себя расходы по репатриации "художника, оказавшегося в бедственном положении".
Вскоре в Папеэте пришло уведомление о его репатриации.
Корабль удалялся от берега - Гоген смотрел в бинокль на плачущую на пристани Техуру. Потом Папеэте скрылся из глаз. Остров Таити исчезал вдали. Художник уже забыл все свои разочарования и горести. "Прощай, Таити, гостеприимная, прекрасная земля, родина свободы и красоты! Я расстаюсь с тобой, став на два года старше и помолодев на двадцать лет". Ноа Ноа. Райский остров скрылся за горизонтом..."
По материалам книги А.Перрюшо "Жизнь Гогена"./ Пер. с фр. Ю.Я.Яхниной. - М.: ОАО Издательство "Радуга", 2001. - 320 с., с илл.
Книга на ОЗОНе
