Поль Гоген: биография
Эпизоды из жизни: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
"...Подыскивая
какое-нибудь место для Гогена, Гюстав Ароза решил
устроить его к биржевому маклеру Полю Бертену,
контора которого находилась на улице Лаффит, 1.
Гоген получил должность посредника.
Гоген никак не был
подготовлен к тому, чтобы стать биржевым
посредником. Но эта профессия не требовала
специальных познаний. Посредники получали
распоряжения о купле и продаже от биржевых
спекулянто, собиравшихся в кафе неподалеку от
биржи или на бульварах и обсуждавших там свои
дела, и заносили их в записные книжки. Многие
молодые люди из приличных семей, аристократы и
буржуа, нашли в этой профессии удобный способ
зарабатывать на жизнь или округлить свое
состояние.
Гоген прекрасно
справлялся с доверенным ему делом. Если бы не его
медленная, тяжеловатая, чуть враскачку походка,
какой обычно ходят моряки, трудно было бы узнать
бывшего матроса в этом молодом, элегантно одетом,
носившем цилиндр человеке, который старательно
заполнял свою книжицу под диктовку клиентов в
кафе Тортони или в Английском кафе. Однако его
первые шаги ознаменовались маленьким
происшествием.
В ту пору служащие
биржевых маклеров имели обыкновение разыгрывать
новичков. Когда Гоген в первый раз вошел в
огромный зал биржи, его коллеги дважды
сбили с него цилиндр. Заметив, что над ним
потешаются, Гоген бросился к группе зубоскалов,
схватил одного из них за горло - кисти у Гогена
были узкие, но пальцы длинные - и стал душить. У
него с большим трудом вырвали его "жертву".
На бирже Гоген не
завел себе друзей. В кругу биржевиков, как за
десять лет до того в семинарии и позже во флоте,
он держался особняком. Его отношения с
окружающими почти всегда ограничивались
профессиональными рамками. То, что занимало или
забавляло его коллег, оставляло его равнодушным.
Чужак. Ни с кем настоящей душевной близости. Его
считали странным, скорее, неприятным. Его
замкнутость принимали за высокомерие, тем более
что на деловом поприще Гоген действовал довольно
успешно. Скупой на слова посредник умел, однако,
убедить нерешительных биржевых спекулянтов,
соблазнить их выгодной перспективой, выдать
надежду за уверенность. А так как биржевой курс
неуклонно повышался, его прогнозы часто
оправдывались. Бертен был очень доволен своим
посредником. Ароза радовался, что выбрал для Поля
именно это поприще.
Вообще с семьей
Ароза отношения у Гогена были прекрасными. В их
доме задумчивый Гоген совершенно преображался.
Он становился оживленным. Его лицо, почти всегда
хранившее серьезное выражение, иногда
смягчалось улыбкой. Глаза прояснялись - из
серовато-зеленых становились голубыми. Гоген
слушал.
В семье Ароза почти
не говорили о финансовых делах. Гюстав Ароза и
его брат Ашиль при первой возможности отвлечься
от деловых забот возвращались к любимой теме -
искусству, живописи. Несколько лет назад Гюстав
расширил круг своей любительской деятельности.
Он уже не
ограничивался коллекционированием. Откупив
патент на особый метод фототипии, он
иллюстрировал такие художественные издания, как
"Колонна Траяна" Вильгельма Френера или
"Прудон" Шарля Клемана. Всех, кто их окружал,
Ароза заражали своей страстью к искусству.
Младшая дочь Гюстава, Маргарита хотела стать
художницей.
Часто по воскресным
дням в доме Ароза в Сен-Клу на улице Кальвер или в
Вирофлейском лесу Маргарита и Гоген
устанавливали рядом свои мольберты: девушка
обучала биржевого посредника начаткам живописи.
Надо полагать, Гоген
не заставил себя долго упрашивать, чтобы взять в
руки кисти, которые ему предлагала Маргарита.
Этот сдержанный и пассивный с виду юноша, этот
углубленный в себя молчун, который мальчиком
вырезал рукоятки кинжалов, а матросом рисовал на
корабле, испытывал потребность выразить себя, но
не в беседе, не в играх, не в дружеских отношениях.
С материнской стороны через семью Шазаль он вел
свое происхождение от людей, так или иначе
имевших отношение к искусству, и, занимаясь
живописью, удовлетворял те изначально
заложенные в нем природой, хотя еще смутные,
потребности, которые человек, обнаружив однажды
в себе, начинает считать неотъемлемой частью
своего "я".
Стоя рядом с
Маргаритой, Гоген делал наброски пейзажей. Само
собой, он писал под влиянием многократно
виденных в доме Ароза произведений, которые
братья охотно ему поясняли, в частности
произведений Коро. "Дивный Коро... Он был
мечтателем, глядя на его полотна, я тоже предаюсь
мечтаниям".
Гоген мечтал, глядя
и на другие полотна - не только на те, что были
собраны у братьев Ароза, - на полотна Делакруа,
которым он всю жизнь будет восхищаться ("У
этого человека темперамент хищника"), Курбе и
Домье, "который лепит иронию". Когда у
биржевого посредника выдавалась свободная
минута, он шел в музей, в галереи. Впрочем, ему
достаточно было выйти из своей конторы и бродить
по улице Лаффит - тогда это был центр торговли
произведениями искусства, - чтобы любоваться
картинами.
Заработки Гогена
росли, но он вел размеренный, благоразумный образ
жизни. Он поселился на улице Ла Брюйера, 15,
неподалеку от жилища своего опекуна, и вечером,
где-нибудь наскоро поужинав, сразу возвращался к
себе. Он не искал развлечений - разве что изредка
по субботам посещал балы. Он предпочитал сидеть
дома с книгой. Среди его любимых авторов были
Эдгар По, Барбе д'Оревильи, Бальзак, Шекспир. Он
читал не слишком много книг, но постоянно
возвращался к тем, которые ему нравились, как,
например, "Философские этюды"
("Серафита" и "Поиски абсолюта")
Бальзака.
Самый пунктуальный
и самый ловкий среди служащих Бертена, он быстро
заполнял распоряжениями свою записную книжку.
Человек незаурядного ума, он соображал быстрее
своих товарищей. Да и действовал смелее. Там,где
другие колебались, он шел на риск и умел увлечь за
собой клиентов. Трудности его не смущали. И это не
было фанфаронством. Просто он верил, что все
всегда устраивается к лучшему. "Флора Тристан,
- писал Жюль Жанен, - очень здраво судила об
окружающем мире, но вдруг туманные облака снов
наяву и фантастические лабиринты воздушных
замков заволакивали свет ее разума". В этом
смысле биржевой посредник был похож на свою
бабку. Он очень быстро освоил практику биржевых
операций и давал советы как человек, искушенный в
тайнах финансового рынка. Но он тоже строил
воздушные замки, не допуская, что дела могут
принять и не самый счастливый оборот. В другое
время его иллюзии рассеялись бы очень быстро. Но
в эту пору Франция опять переживала подъем,
прогнозы Гогена оправдывались, а это укрепляло
его оптимизм, снискало ему славу осмотрительного
биржевика и уважение Бертена.
"Скупец - это
безумец", - писала Флора Тристан. Гоген
зарабатывал деньги, но не думал о них. Он не
придавал им значения. Деньги текли у него между
пальцев. Он был беспечен, как ребенок или как
дикарь. "У меня два свойства, которые не могут
быть смешными: я ребенок, и я дикарь".
Но ни одна удачная
биржевая спекуляция не вызывала у биржевого
посредника такого трепета, какой вызывали у него
картины Энгра, Веласкеса, или экзотическая
первобытная глиняная утварь, будившая в нем
воспоминания и навевавшая грусть. Как хороша
была его мать в своем перуанском костюме, когда
она прогуливалась среди золотистых цветом Аллеи
нарциссов...
Но как ошибались
коллеги Гогена, когда в его неразговорчивости, в
отчужденном выражении лица и глаз с тяжелыми
веками, в складке рта, казавшейся иронической,
видели ограниченность и самодовольство! Если бы
они знали, как мало значения придавал он
социальной иерархии! Настолько мало, что в
маклерской конторе свел дружбу с одним из самых
скромных служащих - чиновником, получавшим
двести франков в месяц.
Имя его было
Клод-Эмиль Шуффенекер. Но обычно его называли
просто Шуфф. Хотя в отличие от Гогена Шуфф был
бережлив и благоразумен, финансовые проблемы его
совершенно не интересовали. И, наверное,
сослуживцы Гогена были бы искренне удивлены,
доведись им слышать, о чем говорят между собой
Гоген и Шуфф. Они рассуждали только о рисунке и
живописи.
Шуфф мечтал стать
знаменитым художником. Слава! Надо было слышать,
как он произносит это слово своим скрипучим
голосом! В восемнадцать лет он удостоился
золотой медали в парижской школе рисунка,
которую посещал по вечерам, и эта награда внушила
ему полную уверенность, что его ждет блестящее
будущее на поприще живописи. После работы Шуфф
посещал мастерские, руководимые художниками
академического направления, такими, как Поль
Бодри и Каролюс-Дюран. Особенно он почитал Бодри.
Теперь Гоген и
Шуффенекер проводили вместе большую часть
досуга. Увидев наброски Гогена, Шуфф тотчас с
восторгом заявил, что у него огромное дарование.
Он ввел его в академию Колларосси, которая
помещалась на левом берегу, наулице Гранд-Шомьер.
Гоген сопровождал
Шуффа не только к Колларосси. Иногда в
воскресенье единомышленники назначали друг
другу свидание в Лувре. А иногда отправлялись
писать какой-нибудь пригород.
В противоположность
большинству любителей, которые очень легко
удовлетворяются своими маленькими достижениями,
не замечая трудностей, которые предстоит
преодолеть, Гоген чем больше рисовал и писал, тем
более сложной считал свою задачу и тем острее
чувствовал неудовлетворенность. Он понимал, что
ничего не знает. Мрачный, недовольный собой, он,
однако, не отступал и терпеливо, упорно,
настойчиво возвращался к мучившим его проблемам.
Гоген не
принадлежал к числу тех пламенных натур, которые
продвигаются вперед в арзрушительном порыве, в
вихревом горении. В нем все совершалось внутри, в
недрах души. Внешне ничто в нем не выдавало
медленного кипения лавы. Разве что изредка в
академии Колларосси унего вырывалась более
резкая фраза или категорическое суждение,
которые говорили о том, что живопись для него не
просто беззаботное времяпровождение. Гогена
раздражали столпы официального искусства,
которых никогда не признавали братья Ароза.
Одному венгру, который отрекомендовался
учеником Бонна, Гоген ответил: "С чем вас и
поздравляю" - и добавил, намекая на
выставленный Бонна в Салоне 1875 года "Портрет
госпожи Паска": "Своей картиной в Салоне ваш
патрон одержал победу на конкурсе рисунка для
новой почтовой марки!"
"Славный Шуфф",
которого ослепляли успехи академиков, бьющая на
эффект крикливая пышность какого-нибудь
Каролюса-Дюрана, затянутого в камзол по моде XVI
века, слыша подобные заявления Гогена, находил,
что тот слишком уж язвителен и непримирим.
***
Забегая вперед,
скажем, что позднее Шуффенекер изменил свое
мнение о том, какой должна быть настоящая
живопись. В лицее Мишле, куда он поступил
преподавателем рисования, он был мишенью
насмешек для своих учеников, которые прозвали
его Буддой. Безответный, грустный, он проявлял по
отношению к ним неистощимое терпение. Но однажды
он вышел из себя. Один из его учеников, будущий
чиновник Департамента изящных искусств, Робер
Рей, простодушно сказал ему: "А здорово,
наверное, быть преподавателем в таком большом
лицее, правда, мсье Шуффенекер, здорово ведь?.."
Шуфф вдруг побледнел как полотно. "Ах ты,
глупый сопляк, дрянной маленький буржуа, -
пробормотал он. - Так ты полагаешь, что для того,
кто надеялся стать Сезанном, Ван Гогом, Гогеном,
это великое счастье - быть вынужденным
исправлять ваше дерьмо!"
"И не в силах
больше сдерживаться, - рассказывает Рей, - он
разорвал пополам мой рисунок... Мне было неловко и
стыдно. Я начал смутно что-то угадывать. Имена
Сезанна, Ван Гога, Гогена ничего мне не говорили.
(Как, впрочем, и большинству французов - не
забудьте, это был 1900 год!) Почему Будда не назвал
Бонна, Жан-Поля Лорана или Каролюса-Дюрана? Эти
имена не сходили с языка у моей сестры после
каждого очередного Салона. По крайней мере это
были люди известные. Но не их славе завидовал
Шуффенекер, а художникам, о которых никто не
упоминал. И тем не менее я чувствовал, что,
ссылаясь на Сезанна и Ван Гога, Шуффенекер
проявлял больше честолюбия, чем если бы он назвал
Бонна или Каролюса-Дюрана. Когда позже я узнал и
увидел, я вспомнил. И чувство стыда за то, что я в
тот день сказал папаше Шуффенекеру, так никогда и
не изгладилось у меня до конца".
По материалам
книги А.Перрюшо "Жизнь Гогена"./ Пер. с фр.
Ю.Я.Яхниной. - М.: ОАО Издательство "Радуга",
2001. - 320 с., с илл.
Книга
на ОЗОНе
