Импрессионизм в сети
Поль Сезанн
Эпизоды из жизни:
Искания
Поль Сезанн: коллекция
Поль Сезанн в домашнем электронном музее
(100 электронных альбомов великих художников,
включая импрессионистов)
Поль Сезанн в музеях
Поль Сезанн: литература
Эпизоды из жизни: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
"... В начале 1865 года, после шестимесячного пребывания в Эксе Сезанн снова в Париже. Он снова обретает друзей, и прежде всего, конечно, Золя.
Вот уже год, как Глейр, страдающий болезнью глаз, закрыл мастерскую. Моне, Ренуар, Базиль, Сислей остались без учителя. Время от времени друзья ходят на концерты Паделу, где изо всех сил рукоплещут музыке Вагнера - музыке, гонимой не меньше, чем живопись Мане. Разве не говорят о Вагнере, что он пишет свои партитуры, "как попало разбрызгивая чернила на нотную бумагу"? В 1861 году после трех вызвавших бурю представлений "Тангейзер" окончательно провалился.
Сезанн, естественно, на стороне Вагнера. Он на стороне всего мятежного. Но у него редко бывает время заниматься чем-нибудь помимо живописи. Избрав моделью своей картины натурщика мастерской Сюиса, негра по имени Сципион, он создает замечательное полотно. Это произведение прекрасной насыщенности, созданное под влиянием Делакруа, отличается крепкой композицией. Доволен ли Сезанн? Впервые удалось ему сдержать стремительный порыв руки. Но как же он, по правде говоря, равнодушен к своим работам! В противоположность Золя, который считает, что каждая написанная им страница, хороша ли она или плоха, должна увидеть свет (так он сказал совсем недавно), Сезанн, постоянно неудовлетворенный, не дорожит своими творениями. Бросает их где придется: они для него не больше, чем упражнение. Негра Сципиона он дарит Моне с той же легкостью, с какой отдал Золя многие свои полотна.
Наступает время открытия Салона. Все уверяют, что в этом году жюри еще раз проявит умеренность. Сезанну все равно. Для него существует лишь два рода живописи: его собственная, грубо чувственная живопись, та, которую он надеется в один прекрасный день "осуществить" ("Я само напряжение", - заявляет он), и живопись прочих, тех, кому не хватает "temmperammennte". Отсюда вывод: его самобытность чересчур оскорбительна для этих господ из жюри. Они не могут не отвергнуть его. Сезанн все же убежден в необходимости что-то представить жюри "с единственной целью спровоцировать его еще на одну несправедливость".
И действительно, полотна Сезанна отклоняются. А между тем жюри на сей раз выказывает значительную уступчивость. Оно приняло все, что прислали Ренуар и Писсарро, приняло работы Моне и Гийеме, которые, таким образом, впервые будут представлены в Салоне; приняты также и две картины Мане: "Ecce Homo" и одно ню - "Олимпия", которое высоко ценил Бодлер.
Полотна Мане, выполненные в той же манере, что и "Завтрак на траве", вызывают новую бурю. Зато Моне положительно имеет успех. Все наперебой хвалят оба его морских пейзажа, тем более что некоторые друзья Мане, сбитые с толку схожестью фамилий обоих художников, не задумываясь, поздравляют автора "Олимпии" с успехом его марин; Мане весьма задет, он считает это мистификацией: хваля Моне, можно лишний раз уязвить Мане.
Из всего, что выставлено в Салоне, Сезанн видит одну лишь "Олимпию". Он восхищается ею еще больше, чем восхищался два года назад "Завтраком на траве". "Олимпия", - считает он, - это новый поворот в развитии живописи, это начало нового Возрождения. Здесь есть живописная правда. Это розовое и белое ведет нас путем, который доселе наше восприятие игнорировало..."
К окружающей действительности Мане присматривается внимательно и пишет ее объективно. У него, безусловно, не слишком много "temmperammennte", но благодаря этому упорному следованию природе ему удается "наплевать на тон". Сезанн усваивает этот урок. Выработать в себе такую же дисциплину, стать более точным, более реалистичным, накрепко обуздать свой романтизм, который за долгие годы дружбы с Золя не мог не усугубиться, - вот к чему он должен принудить себя. В душе он уже понял, что путь к величию лежит через смирение. Он снова берется за работу и пишет несколько натюрмортов, самых обыкновенных натюрмортов. Он старательно отделывает их, чаще пуская в ход кисть, чем шпатель, избегает пастозности, не допускает чересчур резких переходов, оттеняет созвучие цветов и на время отказывается от резких контрастов, присущих его грубо чувственной фактуре. К тому же тщательное изучение живописи Мане посвятило его в кое-какие профессиональные тонкости: например, он узнал, что достаточно написать нож лежащим под углом к плоскости холста, обозначенной ниспадающей драпировкой, чтобы создать пространственный эффект и придать картине глубину.
И тем не менее Сезанн все еще послушен своим романтическим импульсам. Если он пишет "Хлеб и яйца", именно тот этюд, в котором совершенно отсутствует человек, то он пишет и натюрморт с черепами, где смешиваются, не сливаясь, и новые, недавно усвоенные им приемы письма, отражающие стремление к объективности, и его мятущийся, не вполне укрощенный романтизм, продолжающий смутно волновать художника: работая над этим мрачным натюрмортом, Сезанн вновь безотчетно хватается за шпатель. И опять-таки все так же пастозно выполняет он полотно "Печка в мастерской" - повторение темы, разработанной до него Делакруа и Курбе, мэтрами, влияние которых неизгладимо.
Как бы ни был велик изобразительный гений такого художника, как Делакруа, в его живописном движении, берущем начало в романтизме, много литературщины. Много литературщины и у Сезанна. Да и может ли быть иначе? Разве не был лучшим другом его отрочества Золя, тот Золя, который ныне торопливо дописывает "Исповедь Клода"?
Как далеко, однако, осталось позади все былое! Годы мало-помалу исцелили Золя от его идеализма. Принуждаемый обстоятельствами, уносимый тем потоком дней, что неприметно обкатывает и формирует людей, он волей-неволей сдается перед реализмом, проповедуемым ему Сезанном и другими художниками, его друзьями. Куда идет он? Куда идут они? Кто знает? Вчерашние питомцы Гюго и Мюссе, они сегодня смотрят на все глазами Мане и Бодлера; они догнали свой век. Оглядываясь на прошлое, Золя начинает свой роман обращением к Сезанну и Байлю (им посвящается и эта книга).
Сентябрь. Сезанн в Эксе. Он сильно изменился, друзья просто поражены. "У него, всегда казавшегося вашим бессловесным негром, развязался язык, - пишет Валабрег Золя. - Сезанн излагает теории, развивает доктрины. И даже совершает огромное преступление, допускает политические беседы, разумеется отвлеченные, и сам злословит по адресу тирании".
"Дядя Доминик в колпаке". 1866 г. Всю осень Сезанн с увлечением пишет портрет за портретом. Даже Валабрег при случае позирует ему. Но главным образом ему позирует Доминик Обер, брат матери, в ком он нашел исключительно терпеливую модель; портрет этого человека с тупым, более чем некрасивым лицом - выступающие скулы, глубоко сидящие глаза под густыми бровями и сливающиеся воедино пышные усы и борода - Сезанн множество раз перерабатывает и все время варьирует. Для разнообразия он пишет Обера то без головного убора, то нахлобучив на него картуз или ночной колпак; облачает его то в монашескую рясу, то в судейскую мантию. Обработанные шпателем и выполненные в тяжелой и резкой манере, эти вещи возвращают Сезанна к его субъективному романтизму и "экспрессионизму". В основном он в гораздо большей степени выражает самого себя, нежели старается вникнуть в подлинную сущность модели. Вот почему эти работы остаются для него прежде всего упражнениями. Несколько изменяя детали, он постоянно верен одной и той же теме: на его взгляд, внимания заслуживает не модель, а картина. Не придет ли Сезанн, пусть интуитивно, к пониманию того, что картина существует сама по себе, что в ней самой ее право на существование, что у нее свои законы; не придет ли он к догадке, что сюжет не имеет значения, что "мотив" лишь предлог, что главное и единственно важное - это произведение живописи во всех его линиях и красках, во всей выразительности его формы? Любая картина есть объективная реальность. Напиши Сезанн первого встречного, ничто бы не изменилось. А он именно первого встречного и пишет. Характерные особенности модели? Да он нисколько не думает передавать их. Сезанну модель интересна постольку, поскольку, обостряя его ощущение реальности, она побуждает его творить.
Напечатанная в октябре "Исповедь Клода" для экской группы - своего рода манифест. Золя - об успехах друзей он печется не меньше, чем о своем, - просит Мариуса Ру, которому поручил разрекламировать в "Ле Мемориаль д'Экс" свою "Исповедь", попутно сказать несколько хвалебных слов в адрес Сезанна и Байля, тем более что роман этот посвящен им: вот "обрадуются их родители".
К сожалению, новый роман Золя встречает далеко не такой горячий прием, какой в прошлом году был оказан его сборнику "Сказки Нинон". Критика находит омерзительным реализм "Исповеди" и, хуже того, обвиняет роман в безнравственности, считая его общественно опасным. Власти бьют тревогу. По приказу прокурора у Золя производят обыск. Ворошат его прошлое. Наводят о нем справки в фирме "Ашетт". И все же в донесении министру юстиции генеральный прокурор департамента Сены приходит к выводу, что для преследования этого романа как противоречащего принципам общественной морали оснований не имеется.
Дело улажено. Однако не вполне. Положение Золя в фирме "Ашетт" стало щекотливым. В конце января Золя мужественно подает заявление об уходе. Отныне единственным источником существования послужат ему литература и журналистика.
До Сезанна, несомненно, доходят лишь слабые отзвуки этой мышиной возни. Несомненно, что статью Ру Сезанн лишь бегло просмотрел. Честолюбивая напористость Золя, со всем, что есть в ней узкоматериального, по-прежнему совершенно чужда Сезанну. Ему благодаря отцу, конечно, не приходится, подобно Золя, думать о завтрашнем дне. Застрахованный от превратностей жизни, он может, отметая все, что не является живописью, отдаться жестокой внутренней борьбе, направить все силы на достижение более отдаленных целей. Придет день, провозглашает он, "когда одна-единственная оригинально написанная морковь совершит переворот в живописи".
У его друга Мариона появился новый знакомый, Генрих Морштатт - отец послал его в Марсель обучаться искусству ведения дел, - молодой немец лет двадцати, страстный любитель музыки и горячий поклонник Вагнера. В конце декабря Сезанн и Марион приглашают Генриха приехать на Рождество к ним в Экс и попотчевать их несколькими отрывками из произведений великого, но непризнанного композитора.
"Девушка у пианино (Увертюра к "Тангейзеру"). 1868 г.
Холст, масло. 57,8х92,5 см.
Эрмитаж, Санкт-Петербург.Сезанн хочет в ближайшие дни, как только почувствует себя внутренне подготовленным к тому, довести до благополучного конца картину, озаглавленную им в честь Вагнера "Увертюра к "Тангейзеру"..."
По материалам книги А.Перрюшо "Жизнь Сезанна"./ Пер. с фр.; Послесловие К.Богемской. - М.: "Радуга", 1991. - 351 с.
Книга на ОЗОНе
