Импрессионизм в сети
Поль Сезанн
Эпизоды из жизни:
Сезанн и "батиньольцы"
Поль Сезанн: коллекция
Поль Сезанн в домашнем электронном музее
(100 электронных альбомов великих художников,
включая импрессионистов)
Поль Сезанн в музеях
Поль Сезанн: литература
Эпизоды из жизни: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
"... Январь 1867 года. Сезанн возвращается в Париж. Перед тем как покинуть Прованс, он посылает одно из своих полотен марсельскому торговцу картинами, который собирается устроить выставку. Валабрег (он остался в Эксе) пишет Золя, что полотно это "натворило много шуму: на улице собралась толпа, все были ошеломлены. Интересовались фамилией художника. В людях пробудилось любопытство, и это создало какое-то подобие успеха. А в общем, - добавляет он, - я думаю, что, если бы эта картина еще немного оставалась в витрине, публика в конце концов разбила бы стекло и разорвала полотно".
На Сезанна вопреки его показному фанфаронству такое глумление подействовало неприятно. К тому же и Валабрег, кажется, невысокого мнения о его работах; и даже Золя, догадывается Сезанн, обманут в своих надеждах. Все это он принимает близко к сердцу, но виду не подает и долгое время прячет разочарование под шутовской личиной. Его бравада лишь самозащита, так же как и все его грубые выходки и высказываемое им недовольство по поводу начатых работ. "Я еще ни разу ничего не довел до конца, ни разу, ни разу". В своей подлинной неудовлетворенности, которую он склонен подчеркивать, преувеличивать, он непрестанно сетует на неспособность успешно, то есть так, как ему хотелось бы, завершить свои работы. "Беспросветно мое будущее!"
Золя приглядывается к другу. Уж не сковывает ли бедного Поля ограниченность возможностей, с грустью думает он.
За последние несколько месяцев Золя очень сблизился с Мане. Он нравится ему и как человек, и как художник. Золя ценит в нем благовоспитанность, тонкий ум, вдохновенный пыл, непринужденность манер. За последний год у Мане и его друзей вошло в привычку каждый вечер, а уж по пятницам обязательно, с наступлением темноты, когда работать в мастерской становится невозможно, встречаться в кафе "Гербуа", расположенном в Батиньоле на Гранд-Рю, в доме № 11, рядом со знаменитым рестораном папаши Латюиля. Для художников там всегда оставляют два стола слева от входа. Поспорить приходят в это кафе Гийеме и Базиль, а иногда Писсарро и другие художники - Фантен-Латур или Дега - человек резкий,злой на язык, бывают здесь литераторы и критики, такие, как Дюранти, Теодор Дюре; заходит сюда и писатель Леон Кладель. К числу неизменных участников этих сборищ принадлежит и Золя. Гийеме пытается затащить в кафе Сезанна. Но тому совсем не по душе эта компания. Она отпугивает угловатого провинциала, каким он остался вопреки своей браваде, вызывает в нем робость и гнев. Подозрительно смотрит Сезанн на завсегдатаев "Гербуа". "Все это сплошь мерзавцы, а разодеты как! Что твои нотариусы", - говорит он Гийеме, не скрывая своего недоверия к ним. К тому же дискуссии "батиньольской группы" (так не замедлил окрестить друзей Мане) кажутся ему бесплодными и поверхностными.
Здесь шутят, острят, исподтишка поддевают друг друга - на это Мане и Дега особенные мастера, - отпускают колокости, завуалированные улыбкой, что придает им еще большую остроту.
Сезанн ни в коей мере не способен принимать участие в подобных блестящих беседах. "Это зубоскальство меня бесит", - заявляет он. Особенно его раздражает Мане, ему претят его шутливые выпады, утонченная элегантность и манеры породистого джентльмена, его раздвоенная, изящно подстриженная борода, замшевые перчатки, панталоны броских цветов, короткие пиджаки, его гонор и насмешливая пренебрежительность буржуа. Кстати говоря, Мане, тот самый Мане, на которого Золя смотрит во все глаза, в конечном счете не очень-то самобытен! Фантазии у него ни на грош, в его замыслах всегда чувствуется чье-то влияние. "Сборище скопцов!" Крайне редко отваживается Сезанн заглянуть в "Гербуа". Когда же ему случается зайти туда, он, разыгрывая неотесанного деревенщину, ведет себя подчеркнуто неприлично. Еще с порога распахивает куртку. без стеснения подтягивает брюки, поправляет свой широкий красный кушак. Со всеми присутствующими он обменивается рукопожатием. Но перед Мане снимает головной убор и, чуть гундося, говорит: "Вам, господин Мане, я руки не подаю, я уже неделю не умывался".
Сезанн садится поодаль. За вечер он, как правило, не произносит ни слова; хмурый, насупленный, он кажется погруженным в думы. Слышит ли он, о чем здесь толкуют? Трудно сказать. Однако стоит кому-нибудь выразить неугодное ему мнение, как он неожиданно прерывает молчание и, внезапно побагровев, уже не владея собой, начинает яростно, с пеной у рта, возражать "вольнодумцу" или же резко вскакивает и, ни с кем не попрощавшись, покидает кафе. Подобные выходки неприятно поражают завсегдатаев кафе "Гербуа". Сезанн? Грубиян, дикарь, невозможный, неуживчивый субъект. Какой-то Скиф.
Такое отчуждение страшно огорчает Золя: Сезанн вступил на опасный путь, надо было ему научиться сдерживать себя. подобное поведение не способствует "успеху". Для "успеха" мало одного таланта. Нужны еще неизменный такт и умение делать карьеру. Богема до добра не доведет.
Наперекор всеобщему неодобрению Сезанн продолжает быть таким как есть. В этом году Салон приобретает особое значение. Ведь одновременно с Салоном в Париже состоится Всемирная выставка, которая, объединив свыше сорока тысяч участников, привлечет, по всей вероятности, толпы народа. Не станет ли жюри под влиянием опубликованных в прошлом году статей Золя до какой-то степени снисходительней? Вопрос, который задают себе все молодые художники - конечно же, кроме Сезанна.
Усугубляя вызов прошлых лет, он сознательно отбирает для показа жюри два самых неподходящих полотна: одно из них, "Полдень в Неаполе, или Грог", написано им еще четыре года назад. Но Сезанн не довольствуется этим. Стремясь подчеркнуть свою непримиримость, он, дождавшись последнего дня приема работ, буквально в последнюю минуту погружает свои полотна на тачку и с помощью друзей везет ее к Дворцу промышленности. Прибыв туда, он медленно сгружает работы и торжественно, под крики и смех, проносит сквозь толпу отвергнутых, сгрудившихся у дверей.
Могла ли повлиять на решение жюри демонстрация Сезанна, вызвавшая в общем незначительный шум? Вряд ли. Кто такой Сезанн? Какой-то злобствующий субъект. Во всяком случае, на сей раз вопреки надеждам друзей Сезанна жюри проявляет небывалую доселе суровость.
Кампания, организованная Золя, не только не смягчила жюри, а напротив, еще больше ожесточила его. Разумеется, сезанновские полотна отвергли. Но отклонили и полотна Писсарро, и Ренуара, и Сислея, и Базиля, и Гийеме. Не приняли даже мастерски выполненную картину Моне "Женщины в саду", целиком написанную на пленэре. Сезанн возмущен: как посмело жюри не принять полотно Моне! Но возмущены все. Такая зависимость от "прихотей администрации" приводит в исступление всю группу молодых художников.
"Похищение". 1867 г.
Холст, масло. 89,5х115,5 см.
Фитцвильям музей, Кэмбридж.Сезанн время от времени ходит работать к Золя в Батиньоль. В частности, он пишет там большую картину "Похищение" - смуглый мужчина держит в объятиях бледную, лишившуюся чувств женщину. Это исполненное хищной чувственности полотно Сезанн дарит Золя. Он проставил под ним подпись и дату - явное свидетельство того, что оно ему самому до какой-то степени нравится. ДОстаточно взглянуть на эту картину, чтобы убедиться в том, что Сезанн еще далеко не свободен от романтизма. "Поль много работает, - пишет Золя Валабрегу, - он мечтает об огромных полотнах". Алчным взглядом окидывает Сезанн стены церквей, вокзалов, рынков, голые стены, которые он жаждет покрыть исполинскими фресками. Но живопись, проклятая живопись, "ради которой я готов был бы убить мать и отца, не дается мне в руки". Живопись приводит его в смятение: восторг, разочарование, гневные вспышки поочередно овладевают им перед полотном, которое получается не так, как он хочет. Проклятия, сломанные кисти, искромсанные полотна - обыденное явление. Он пишет как одержимый; бешеный, сварливый, злой, он изводит себя работой, а натурщиков - нескончаемым позированием и своей требовательностью. Временами, однако, он не может сдержать острой радости. "Когда я принимая картину у самого себя, - восклицает он в пароксизме гордости, - то это посерьезнее, чем если бы ее судили все жюри на свете!"
"Девушка у пианино" ("Увертюра к "Тангейзеру"). 1868 г.
Холст, масло. 57,8х92,5 см.
Эрмитаж, Санкт-Петербург.В июне Сезанн уезжает в Экс. Там он работает над вторым вариантом картины "Увертюра к "Тангейзеру", которую на сей раз решает в очень светлой тональности. Окончательно покоренный, Марион пишет Морштатту: "Одного такого полотна достаточно, чтобы создать имя".
Салон 1868 года. В этом году жюри проявляет максимум либерализма. Солари, Мане, Писсарро, Базиль, Ренуар, Моне, Сислей - все, все приняты, Сезанна и на этот раз отклонили.
"Ничего, потомки воздадут им за меня сторицею!" - говорит он о членах жюри и заверяет своих друзей-художников, которые вполне искренне или же просто из сердечного участия хвалят представленную им картину - по-видимому, второй вариант "Увертюры к "Тангейзеру", - в том, что его последние полотна еще лучше, и намного.
Оставляя в стороне собственные взгляды на живопись, не питая большого уважения к членам жюри, Золя не может, однако, не признаться самому себе, что постоянные неудачи Сезанна в конце концов начинают его как-то тревожить. При всей враждебности жюри, от которой постоянно страдают художники нового направления, оно все же с большими или меньшими трудностями, не сегодян, так завтра что-то у каждого из них принимает. Ныне все они, за исключением Сезанна, предстанут перед публикой.
Золя вот уже несколько месяцев обдумывает замысел широкого полотна, которое передало бы "естественную и в то же время социальную" историю семьи эпохи Второй империи, историю Ругон-Маккаров. Он возобновит дело, предпринятое Бальзаком. Создавая этот труд, он максимально использует свои воспоминания и наблюдения. Экс он опишет под именем Плассана. Главным героям и второстепенным персонажам он придаст черты, подмеченные им у его старых и новых знакомых. В этом произведении будет, разумеется, выведен и Сезанн. Он предстанет в образе художника, так же как Луи-Огюст - в образе холодного, педантичного, скупого буржуа... насмешника и республиканца. Сезанну нужно посвятить целую книгу, мечтает Золя, нужно вылепить с него одну из самых ярких и выпуклых фигур этой фрески, описать трагедию "великого художника-неудачника", "несостоявшегося гения", "рыцаря неосуществимого" - ужасную трагедию духа, истребляющего самого себя.
Это ли не характерно для Сезанна? Нынешней весной его снова постигла неудача. Разве не поговаривают о том, что Сезанн все больше и больше недоволен своими поисками? "Какая страшная вещь живопись, - вздыхает Гийеме, говоря о Сезанне, - чтобы хорошо писать, одного ума недостаточно. Но чем черт не шутит, я все же не сомневаюсь, что он со временем своего добьется..."
В эти дни 1868 года Сезанн, недовольный собой, продолжает поиски. Он начинает исцеляться, и сам это чувствует, от "гангрены романтики". Снова и снова он по собственному почину мысленно обозревает этапы истории живописи, и если в портретах, а тем более в композициях ему не всегда удается в своем стремлении к объективному реализму побороть романтизм, то по крайней мере в натюрмортах он к этому довольно часто приходит. В этом жанре он нередко достигает высокого мастерства и создает произведения, в которых острое видение сочетается с яркостью исполнения. Правда, натюрморт как нельзя лучше отвечает его устремлениям. Иное дело - сюжетная композиция: подсказанная воображением, она в силу этого слишком связана с его внутренним миром, чтобы неизбежный элемент страстности не мешал ее выполнению, а вот натюрморт, поскольку он создается не под воздействием эмоций, позволяет ему, не заботясь о сюжете, отдаться целиком проблемам живописной техники.
"Натюрморт с морской раковиной и черными часами". 1869-1870 гг.
Холст, масло. 55х74 см.
Частное собрание.В доме у Золя имеются часы из черного мрамора - по-видимому, память об отце, - эти часы и ряд других предметов: раковина, ваза, чашка, лимон - послужили Сезанну мотивом для натюрморта, представляющего собой по силе выполнения, по простоте, а главное, по пластичности формы, бесспорно, одну из самых больших удач Сезанна с тех пор, как он стал художником.
Натюрморт он преподносит Золя. Но для Золя работы Сезанна уже потеряли всякую ценность. Художник, переживающий трагический конфликт со своим искусством,художник, который пишет, кляня свои "долгие, отчаянные усилия", - прототип героя одной из будущих книг, над которой отныне работает его воображение, - вот что такое Сезанн в глазах Золя.
"Золя, слушающий чтение Алексиса". 1869-1870 гг.
Холст, масло. 131х161 см.
Художественный музей, Сан-Паулу.В сентябре в Париж приезжает Поль Алексис, решившийся наконец бежать из отчего дома. Валабрег приводит его к Золя , в батиньольскую квартиру на улице Кондамин. Золя, который вечно плачется на то, что его окружают одни только художники, принимает Алексиса с нескрываемой радостью. Они сразу же находят общий язык. Пользуясь случаем, Сезанн пишет домашнюю сцену: Поль Алексис читает свои рукописи Эмилю Золя. Эта картина - своеобразное повторение портрета Золя кисти Мане. Но ученик превосходит учителя. В этом полтне тонкая цветовая гамма сочетается с совершенно неповторимой выразительностью. В тот момент, когда Сезанн близок к тому, чтобы стать большим мастером, Золя видит в нем лишь художника, необратимо обреченного на бессилие, пораженного "смертельным ударом творчества".
"Современная Олимпия".
1873-1874 гг.
Холст, масло. 46х55,5 см.
Музей д'Орсэ, Париж.Начался 1870 год. Вышучивая свой романтизм, Сезанн пишет картину "Современная Олимпия" - карикатуру на "Олимпию" Мане, где изображает самого себя заглядевшимся на опереточную одалиску. Картина не вполне удалась. Но его это не волнует. Только не отступать. Когда при встрече в кафе "Гербуа" Мане спросил Сезанна, что он готовит для Салона, тот ответил: "Горшок с дерьмом".
Решив повторить проделку трехлетней давности, Сезанн на сей раз выбирает для представления жюри Салона портрет Амперера и ню и отвозит свои полотна во Дворец промышленности только 20 марта, в день окончания работы жюри. Ему устраивают издевательскую овацию. Репортер Сток, случайно оказавшийся там, задает Сезанну несколько вопросов, в ответ тот, посмеиваясь, излагает свое кредо: "Да, любезный господин Сток, я пишу, как вижу, как чувствую, а чувствую я очень сильно. Те, другие, чувствуют и видят так же, как и я, но они не смеют... Они пишут в духе Салона. А я смею, господин Сток. Я позволяю себе иметь свои взгляды, и, - добавляет он пророчески, с легкой усмешкой, - хорошо смеется тот, кто смеется последним".
Полотна Сезанна, как и следовало ожидать, отклонены. "Но меня это мало трогает", - пишет он одному экскому дргуу, которому вскользь сообщает, что жюри приняло картины сына Жибера - Оноре, - а также работы Солари, Базиля, Сислея, Ренуара, Писсарро, Мане и многих, многих других. В этом Салоне 1870 года была выставлена большая композиция Фантен-Латура - "Мастерская в Батиньоле", - изображающая Мане за мольбертом в окружении некоторых завсегдатаев кафе "Гербуа"; здесь Золя, Ренуар, Моне, Базиль. В число этих избранников Сезанн, разумеется, не попал.
В мае Золя получает письмо от Теодора Дюре с просьбой дать адрес Сезанна и рекомендательную записку, чтобы познакомиться и с художником, и с его живописью. Золя отвечает Дюре: "Я не могу дать Вам адрес того художника, о котором Вы меня спрашиваете. Он ведет очень замкнутый образ жизни: у него сейчас период исканий. По-моему, он правильно делает, никого не пуская в свою мастерскую. Подождите, пока он найдет себя".
По материалам книги А.Перрюшо "Жизнь Сезанна"./ Пер. с фр.; Послесловие К.Богемской. - М.: "Радуга", 1991. - 351 с.
Книга на ОЗОНе
