Эпизоды из жизни: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
В то время как Сёра упорно
продолжал трудиться в Пор-ан-Бессен, в августе
случился неприятный инцидент.
Синьяк, который с июня живёт
на бретонском побережье Ла-Манша, в Портриё,
как-то в августе прочёл статью Арсена Александра,
опубликованную в "Пари" и довольно
неприятную по тону для дивизионистов и, что ещё
хуже, почти оскорбительную для друзей Сёра:
"Сёра, этот подлинный
апостол точки, человек, который внедрил её в
живопись, присутствовал при её рождении, наконец,
мастер, работающий не покладая рук, мог бы легко
убедиться в том ,что его авторство оспаривается
малосведущими критиками или не слишком
щепетильными друзьями".
Синьяк возмутился. Слишком
хорошо зная о ранимости Сёра в подобных вопросах,
он не сомневался, что в данном случае окажется
главным виновником именно он. Сёра и на этот раз
воспримет всё преувеличенно. Несмотря на их
дружбу и то уважение, которое он к нему питал,
Синьяк не мог "оставить без ответа" подобную
клевету. Он тотчас написал Жоржу Сёра письмо, в
котором спрашивал, "не он ли инспирировал эти
слова"; написал Синьяк и Писсарро, чтобы
поделиться с ним своими чувствами: "Во всяком
случае, Вы сами понимаете, что, если бы Сёра
откровенно не плакался Александру, тот не мог бы
знать о мелочной ревности нашего превосходного
товарища".
В ответном письме от 26
августа Сёра заверил Синьяка, что он здесь ни при
чём:
"Из этой статьи я знаю
только фразу, которую ты приводишь в своём
письме. Если бы мсье Александр сказал мне: "Я
напишу это", я бы ему ответил: "Но Вы
оскорбите Синьяка, или Писсарро, или Анграна, или
Дюбуа. Я не хочу никого оскорблять". Но я ему
вообще ничего не говорил, кроме того, что я всегда
думаю: чем больше нас будет, тем менее
оригинальными мы будем выглядеть, и в тот день,
когда все начнут писать в этой технике, она
потеряет всякую цену, и художники начнут искать
нечто новое, что уже и происходит.
Я имею право так думать и
говорить, потому что я начал писать в этой манере,
чтобы найти что-то новое, найти собственную
живопись.
Вот всё, что я мог ему
сказать. Что касается начала фразы, оно, очевидно,
относится к статье в "Матэн", где меня
называют учеников Писсарро… Я не могу с этим
согласиться, это неверно. Я ему на это указал".
Сёра добавил, что в последний
раз виделся с Арсеном Александром более года
назад и что выставлялся вместе с Синьяком "… в
отдельном зале, чего не сделал бы, - уточнил он, -
если бы думал о товарищах то, что ты мне
приписываешь". На полях письма последний
комментарий: "Однако я говорю не много".
Эта эпистолярная дискуссия
не представляла бы в конечном счёте особого
интереса, если бы не имела последствий, которых
Синьяк, по всей видимости, совершенно не ожидал.
Возмущение Синьяка подтолкнуло Камиля Писсарро
к откровениям; он отбросил свои колебания и
угрызения совести. После душевного смятения, в
котором он оказался из-за своего окончившегося
неудачей эксперимента, Писсарро представилась
возможность избавиться наконец от того, что его
угнетало, покончить раз и навсегда с тяготившей
его раздвоенностью. "Воистину если Сёра
спровоцировал статью, на которую Вы мне
указываете, - писал художник, - то он потерял
голову". Но Писсарро не останавливается на
предположениях и продолжает:
"Как, разве было
недостаточно того, что с самого начала мы
принимали строжайшие меры предосторожности,
подчёркивая это в разговорах с Фенеоном,
Дюран-Рюэлем и всеми, кто занимался новой
живописью, чтобы оставить за Сёра славу быть по
Франции первым, кому пришла в голову мысль
применить на практике науку, касавшуюся
живописи? Сегодня он хотел бы быть единственным
её обладателем!.. Но это абсурд! Что ж, дорогой
Синьяк, придётся выдать Сёра патент на
изобретение, если это может польстить его
самолюбию…"
И Писсарро переходит к
изложению существа проблемы, своей проблемы:
"В целом искусство не
укладывается в рамки научной теории. Если бы у
Сёра было только это, уверяю Вас, он вызвал бы у
меня слабый интерес. Разве нельзя создавать
шедевры, пользуясь только чёрными и белыми
цветами? А Вы, дорогой мой Синьяк, думаете ли Вы,
что это суть Вашего таланта? К счастью, это не так.
Не поддавайтесь же влиянию этой пустой болтовни,
сохраняйте спокойствие, творите без суеты, и
пусть кричат завистники. У Вас есть всё, что нужно
для того, чтобы заниматься искусством…"
Конечно, его рассуждения
Синьяк прочёл с изумлением. К тому же Писсарро
этим не ограничился. Уже долгие месяцы страдая от
того, что обернулось для него непосильными
оковами, изнурённый необходимостью следовать за
Сёра слишком суровыми тропами, он мог бы сказать
себе правду: эта дорога действительно никуда его
не приведёт, он не создан для этих крутых откосов
и голых вершин. Но люди редко признаются в своих
промахах, и Писсарро, излив своё недовольство
Сёра - человеком, обрушивается на его метод,
вскрывает его опасность, считая губительными его
пример и суровую дисциплину, и неожиданно обретя
силы в том, что, как ему показалось, он нашёл в
возмущённом Синьяке единомышленника, с жаром
убеждает последнего отказаться от всех
ограничений - конечно же, во имя свободы.
"Для будущего нашего
"импрессионистического" искусства
необходимо, - продолжал он, - оставаться вне
влияния школы Сёра. Впрочем, Вы сами это
почувствовали ещё раньше. Сёра - это в чистом виде
Школа изящных искусств, он пропитан ею… Так
проявим же осмотрительность, ведь здесь нас и
подстерегает опасность. Речь сейчас идёт не о
технике, не о науке, речь идёт о нашей традиции; её
надо сберечь. Итак, используйте науку, которая
принадлежит всем, но сохраните в себе тот дар
чувствовать, которым Вы обладаете как художник
свободной расы, и предоставьте Сёра решать свои
проблемы, они, очевидно, будут полезными. Таков
его удел. Но творчество - это нечто более
возвышенное! - заканчивает он. - Имеющий уши да
услышит!"
Теперь уже Синьяк не может не
понимать - Писсарро оставляет "нео".
Незначительный инцидент, приведший к обмену
письмами (они опубликованы Д. Ревалдом), ускорил
принятие решения, которое давно зрело в душе
художника из Эраньи. Как бы то ни было, наука
внушала Писсарро слишком большое уважение, чтобы
он перестал вдруг выдавать себя за
"научного" импрессиониста. Однако он
отказался от пуантилирования и отныне будет
открыто критиковать точечный метод. Ренуар был
прав.
"Я много размышлял о
способе, который позволил бы обходиться без
точки, - пишет Писсарро где-то после 6 сентября
Люсьену. - Надеюсь, что найду его, но я ещё не решил
вопрос чистого тона, разделённого без
жёсткости… Что нужно сделать, чтобы достичь
чистоты и простоты точки и одновременно густоты
мазка, гибкости, свободы, непосредственности,
свежести ощущения, присущих нашему
импрессионистическому искусству? Вот вопрос. Это
весьма сильно меня занимает, ибо точка
невыразительна, лишена плотности, полупрозрачна,
скорее однообразна, чем проста, даже в работах
Сёра, и прежде всего в работах Сёра… Я много
думаю над этим вопросом и собираюсь отправиться
в Лувр, чтобы посмотреть на некоторых художников,
интересующих меня, под этим углом зрения".
Отступничество ошеломило
Синьяка.
Сёра же отнесётся к нему с
привычным для него безразличием, как ко всему,
что не касается его творчества. Важно только его
искусство. Он продолжал восхождение по суровым
тропам, ведущим на вершину его горы.
Поведение Писсарро - это,
несомненно, реакция художника, избравшего
слишком неподходящий образец для подражания. Это
также реакция художника, для которого этот
образец отнюдь и не подходил, что бы он там себе
ни воображал. Художник в нём несовместим с
теоретиком и может существовать лишь в атмосфере
непосредственного и свежего ощущения, о котором
он упоминает в своём письме к Люсьену, -
существовать лишь тогда, когда он находится в
гуще жизни, когда погружён в стихию, которую Сёра
как раз и стремится обуздать, запечатлеть в
окаменении вечности. В Писсарро восстала сама
жизнь, испытавшая над собой насилие.
По материалам
книги А.Перрюшо "Жизнь Сёра"./ Пер. с фр.
Г.Генниса. - М.: ОАО Издательство "Радуга", 2001.
- 184 с., с илл.
Книга
на ОЗОНе
