Импрессионизм в сети
Жорж Сёра
Эпизоды из жизни:
ОтвергнутыеЖорж Сёра: коллекция
Эпизоды из жизни: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
В начале 1884 года Сёра был готов бросить вызов жюри Салона.
В феврале в помещении Кружка свободных искусств на улице Вивьен он выставил небольшой, но подробный эскиз своего "Купания", где уже присутствовали различные элементы картины.
"Купание в Аньере". 1883-1884 гг.
Холст, масло. 79х118 1/2 дюймов.
Национальная галерея, Лондон.17 марта состоялись выборы членов жюри, и оно не замедлило приступить к обсуждению работ. Проявляя крайнюю нетерпимость, жюри отклонило значительное их число. Его приговоры, как только о них станет известно, вызовут протесты и негодование.
"Как всегда, - пишет "Энтрансижан", - на вернисаже Салона, состоявшемся 1 мая, раздались жалобы отверженных. В самом деле, многие художники вполне заслуживают интереса, разумеется с эстетической точки зрения. Прокатился фантастический слух. Говорят, что жюри, выказавшее особую строгость к художникам с фамилией на первые буквы алфавита, дойдя до букв "Р" или "С", вдруг заметило, что оно не набрало минимума участников, и, дабы исправиться, к концу обсуждения стало принимать всё подряд. Честно говоря, я в это не верю, так как на букву "А" встречаются такие бездарности, от которых бросает в дрожь".
Имела место подобная снисходительность или нет, Сёра, во всяком случае, от неё не выиграл. Жюри отвергло его "Купание", сочтя картину недостойной того, чтобы висеть рядом с двумя тысячами четырьмястами восьмьюдесятью живописными работами, которое оно, несмотря ни на что, приняло и среди которых наибольшее восхищение и одновременно споры вызывало панно "Священная роща, облюбованная музами и искусствами", написанное Пюви де Шаванном для Лионского музея.
В то время как тысячи посетителей заполнили залы Дворца промышленности на Елисейских полях, где развернулась экспозиция Салона и оживлённо обсуждалась "Священная роща", по мнению одних, творение "грандиозное, великолепное, эпохальное" ("Франс", 1 мая 1884 г.), появление которого навсегда "прославит" ("Раппель", 1 мая 1884 г.) 1884 год, а по мнению других, приверженцев наиболее ортодоксального академизма, являвшееся свидетельством того, какими "гигантскими шагами идёт национальный упадок" (Эдмон Абу "XIX век", 8 мая 1884 г.), Сёра присоединился к группе непокорных художников.
Отказ жюри молчун воспринял как оскорбление. Он не доискивался до причин такого отношения к себе; в отличие от стольких отклонённых кандидатов, он не стремился объяснить его теми или иными обстоятельствами. Замкнутый, уверенный в свой правоте, Сёра обладал чудовищным самолюбием, подозрительной ранимостью, характерной для людей, сознающих своё превосходство, никогда не выставляющих его напоказ, но не терпящих, когда это превосходство недооценивают или игнорируют. Для него вопрос был решён раз и навсегда: никогда больше он не будет добиваться участия в Салоне. Узнав в середине апреля о том, что художники, не допущенные, как и он, во Дворец промышленности, намерены учредить ассоциацию и устроить свою собственную выставку, он решил к ним примкнуть.
Двадцать лет назад, в 1863 году, необъективность жюри привела к открытию Салона отверженных, где скандал вызвала картина Мане "Завтрак на траве". Десять лет назад, в 1874 году, те, кого назовут импрессионистами, устав от окриков академиков, организовали свою первую групповую выставку. История повторялась. История, которая злоупотребляет доверчивостью современников, открывая перед ними ложные перспективы. Ибо в противоположность тому, что можно было прочитать в газетах и чему верили простаки, важнейшим событием 1884 года было вовсе не открытие "Священной рощи". Мане, импрессионисты и вот теперь Сёра… За сиюминутными новостями, за освещёнными ярким светом декорациями происходят события, которые и лягут в основу истинной истории.
Эдуард Мане
"Завтрак на траве". 1863 г.
Холст, масло. 214х270 см.
Музей Д'Орсэ. Париж.Своей размеренной походкой автор "Купания" дошёл до кафе "Монтескье", где собирались художники-бунтари, и сообщил о своём решении примкнуть к ним, уплатив положенные одиннадцать франков.
Атмосфера собрания показалась ему любопытной.
Ассоциация отклонённых художников была действительно любопытной. Несколько крикливых бездарностей (некоторые из них с весьма сомнительными намерениями) образовали комитет и трубили сбор исключённых из Салона. Министерство изящных искусств и Парижская ратуша разрешили им организовать выставку в бараках, возведённых между павильонами Флоры и Марса, на том месте, где когда-то находился дворец Тюильри, уничтоженный пожаром во время Коммуны; его развалины за год до этого были оттуда вывезены. Им даже пообещали - по крайней мере так утверждали они, - что выставку, которая продлиться с 15 мая по 1 июля, торжественно откроет Жюль Греви, президент Республики. Спекулируя, очевидно, на известности импрессионистов, они подхватили название "независимые", которым те некогда себя нарекли. Были развешаны афиши, разосланы циркулярные письма. Картины на выставку начали приносить 1 мая.
Толпа мазил - одни отвергнутые жюри Салона, другие даже и не помышлявшие о том, что могут быть допущены однажды во Дворец промышленности, - спешила попытать счастья. Случай был слишком благоприятным, чтобы не разжечь честолюбивые помыслы самых отчаянных голов. Когда во время Революции 1848 года было упразднено жюри Салона, бесчисленные халтурщики кисти и резца, не имеющие понятия ни о том, что такое линия, ни о том, что такое объём, наводнили своими бесформенными творениями Салон, превратив его в причудливую выставку более чем пяти тысяч работ, а точнее, того, что лишь отдалённо напоминало произведения искусства. И вот Сёра суждено было оказаться в толпе подобных же чудаковатых или попросту наивных людей на выставке независимых, на которой будет представлено не менее четырехсот участников.
Однако несуразность всего этого определялась не фактом смешения совершенно не сочетавшихся друг с другом художников, а странным поведением комитета, который пытался извлечь выгоду из идеи выставки без жюри. Бухгалтерские расчёты велись самым немыслимым образом. Парижская ратуша и министерство изящных искусств требовали соблюдения некоторых правил. Их подвергли осмеянию. Счета записывались каракулями на каких-то случайно попавшихся под руку листочках, даже на обрывках газет.
Уплатившему взнос в размере одиннадцати франков Жоржу Сёра, как и каждому из участников, выдали расписку в получении десяти франков. В графе расходов можно было встретить такие удивительные записи: удочка - 8,50 франков, подкуп швейцара - 5 франков.
Некоторые члены комитета забили тревогу: они потребовали объяснений от казначея, который в ответ принялся их оскорблять и даже угрожал револьвером. На заседаниях вспыхивали ссоры; иногда они продолжались уже на улице, выливаясь в настоящие потасовки. После драки противники спешили в полицейское отделение, где предавались взаимным обвинениям. Скандальный комитет допускал столько злоупотреблений, факты лихоимства были такими очевидными, что один из его членов, случайно оказавшийся среди этих мошенников, отпечатал протест, который разослал членам группы.
Последние всполошились, потребовали созыва общего собрания, но пошли на попятную под нажимом комитета, убедившего их в том, что власти, встревоженные происходящим, могут вообще запретить выставку. А поскольку страсти разгорелись накануне её открытия, решено было провести общее собрание сразу же после выставки.
Итак, 15 мая - как и предполагалось, Жюль Греви не присутствовал на открытии - выставка торжественно открылась. Должно быть, "Купание" Сёра показалось членам комитета одним из самых странных творений, производившим впечатление особенно уродливого среди обилия пачкотни. И полотно Сёра, которое стесняло к тому же своими размерами: его площадь равнялась шести квадратным метрам, - было удалено из залов и предусмотрительно отправлено в буфет. Есть нечто достойное восхищения в посредственности, берущей на себя роль судьи: насмехаясь, она безошибочно указывает на произведение, исполненное красоты или попросту великое; и в этом отношении чутьё никогда её "не обманывает". Так, в 1863 году, в Салоне отверженных, толпа, насмехаясь и негодуя, тотчас же устремилась к картине "Завтрак на траве", будто магнитом притягиваемая к творению Мане.
"Купание" такой чести не удостоилось. За последние несколько лет художественных выставок стало больше, и публика понемногу привыкла к "чудачествам" импрессионистов. Поэтому в бараки Тюильри не ломились толпы зрителей; представители прессы также не задерживались подолгу на этой выставке, где, по сообщения "Жиль Блас", "собрались все, построившись стройными рядами: отвергнутые, непонятые, заблудшие, запутавшиеся, безвольные, дерзкие, шарлатаны и хлыщи от живописи". Однако два ли три критика отметили "Купание", не придавая картине особого значения, а наиболее снисходительные, вроде Роже Маркса, увидели в этом полотне "признаки серьёзных способностей, отражение темперамента" ("Вольтер", 16 мая 1884 г.). Ученик и друг Золя, Поль Алексис, на страницах "Кри дю пёпль", где под псевдонимом Трюбло (Трюбло - персонаж из раздела "Стряпня") он вёл ежедневную хронику, написанную в фамильярном тоне и уснащённую жаргонными словечками, назвал "Купание" "подделкой под Пюви де Шаванна". "Это настолько убедительно, - писал он, - что почти трогательно, и я больше не осмеливаюсь острить". ("Кри дю пёпль", 17 мая 1884 г.). Но Алексис, этот балагур, должно быть, не очень внимательно рассмотрел картину Сёра, ибо он отмечал присутствие на полотне купальщиц. Правда, Алексис страдал ярко выраженной близорукостью, и этим, возможно, объясняются допущенные им оплошности. Самым проницательным является, пожалуй, отзыв репортёра "Энтрансижан" Эдмона Жака, по мнению которого Сёра "за призматической эксцентричностью скрывает изысканнейшие линии рисунка и окутывает тёплыми тонами своих купальщиков, речные волны и дали". ("Энтрансижан", 27 мая 1884 г.).
Если выставка вызвала довольно вялый интерес у публики, то, напротив, внутри самой группы бушевали страсти. На общих собраниях, одно из которых состоялось сразу же после открытия выставки, а другое 22 мая, художники так и не смогли получить удовлетворительных разъяснений относительно финансового положения ассоциации. На заседании 22-го числа казначея вынудили сложить с себя полномочия, а от комитета потребовали отчитаться на третьем, намеченном на 29 мая, заседании.
Но комитет всячески увиливал. 24 числа, отправив циркулярное письмо, он перенёс дату третьего заседания на 18 июня. Члены ассоциации проявили сплочённость, высказались за то, чтобы собраться 29 мая, и в этот день провели общее собрание. Они одобрили текст протеста и разослали его участникам группы, приглашая их на 3 июня одновременно с комитетом.
Конечно, Сёра достаточно пристально следит за тем, как развиваются события в группе, к которой он примкнул. Творческие поиски, занимающие все его мысли, тем не менее не уменьшают интереса художника к откликам на свои произведения. Он заботиливо собирает газеты, где о нём пишут. Обнаруживая навязчивое, инстинктивное, а потому не осознаваемое им стремление освободиться от всего временного, пытаясь, движимый этим глубинным порывом, создавать произведения, столь основательно задуманные и исполненные, что они должны были бросить вызов времени, мог ли он остаться равнодушным к судьбе своих творений в этом мире? Он устремлён к вечности, и потому его творчество должно найти дорогу к сердцам людей. Как бы то ни было, шумные собрания независимых не отвлекали Сёра от его истинного дела.
Комитет не ответил на обращённый к нему призыв собраться 3 июня. Тогда от него потребовали явиться 9-го числа. Однако члены комитета не соизволили явиться и на этот раз. Чаша терпения членов группы на сей раз оказалась переполненной. Художник лет сорока, ещё почти неизвестный, несмотря на своё оригинальное дарование, уроженец Бордо, Одилон Редон был назначен председателем собрания. Члены группы проголосовали за принятие резолюции, в которой они "заявили о своём желании образовать постоянное общество под названием Общество независимых художников" и назначили трёх человек для "предпринятия необходимых шагов и выполнения формальностей". Устав организации было поручено разработать пейзажисту Анри Жодену и капитану республиканской гвардии Альберу Дюбуа-Пилье, страстно увлечённому искусством живописцу-любителю.
На этом заседании 9 июня Сёра сидел рядом с двадцатилетним юношей с круглым и ясным лицом и живым взглядом - Полем Синьяком. Позднее они станут друзьями. Трудно представить себе, однако, насколько это были разные люди. Синьяк - человек экспансивный, он увлечённо, если не с жаром, выражает свои пристрастия и антипатии. Скорее всего, именно он заговорил первым с Сёра, и, несомненно, речь зашла о его картине "Купание", на которую Синьяк обратил внимание, но которая, по его мнению, могла бы быть ещё лучше, ещё ярче - почему он должен это скрывать? - если бы автор воздержался от использования охр и земляных красок, если бы он ограничился только чистыми цветами.
Синьяку была свойственна откровенность, нередко грубоватая, обычно присущая тем людям, в которых неуёмное жизнелюбие сочетается с основательной честностью. Он ненавидел лицемерие, уловки, все эти дипломатические ходы и, напротив, испытывал явное удовольствие оттого, что может открыто заявить о своих убеждениях, не опасаясь кому-то не понравиться. Великодушный, всегда готовый постоять за правое дело, он смело вступал в бой с оптимистической верой, которая иногда заслоняла от него препятствия, влюблённый в реальность, влюблённый в жизнь, открытый людям и миру, страстно жаждущий действовать и бороться в этом мире, смешавшись с толпой людей, силой убеждения увлекая их за собой.
Сын торговца шорными изделиями в Пассаже Панорам, Поль Синьяк, родители которого мечтали, чтобы сын стал архитектором, начал рисовать ещё в детстве. Он учился в коллеже, и ему было всего шестнадцать лет, когда в апреле 1880 года, на пятой выставке импрессионистов, открывшейся на улице Пирамид, в то время как он пытался воспроизвести картину Дега, его грубо одёрнул один из художников группы: "Здесь не копируют, мсье!" Это был Гоген, тогда ещё служивший на Бирже. Через два месяца, в июне, неизгладимое впечатление на Синьяка произведут работы Клода Моне, выставку которого организовал журнал "Ви модерн"; с этого момента он и решил стать художником. Синьяка увлекли пейзажи, которые он писал на набережных Сены. Сомневаясь в ценности создаваемого им, нуждаясь в советах, он обратился к Клоду Моне с просьбой "снизойти к нему" и "позволить нанести краткий визит", однако Моне, которого раздражали подобные посетители ("Я не преподаю живопись, - сказал он кому-то однажды, - я всего лишь ею занимаюсь и уверяю вас, что у меня нет времени для такой ерунды"), принял Синьяка весьма прохладно. Несмотря на разочарование от встречи, о которой не забыл, Синьяк продолжал вдохновляться творчеством Моне. Он пытается найти собственный путь, используя цвета только солнечного спектра.
В бараках Тюильри он выставил два парижских пейзажа "Мост Аустерлиц" и "Улица Коленкур", написанные "без смешивания пигментов на палитре", небольшими мазками чистых цветов, положенными таким образом, чтобы на сетчатке у зрителя возникало то, что называют "оптической смесью". Испытывая некоторое замешательство, он невольно наблюдал действие закона одновременного контраста.
Научная точность, с какой Сёра конструировал свои произведения, вероятно, поначалу его удивила, но она вызывала любопытство Синьяка и рождала множество вопросов. Сёра, с которым Синьяк вёл постоянные споры, сам с немалым интересом слушал рассуждения о чистых цветах своего младшего коллеги. Не допустил ли он ошибку, оставив в неприкосновенности палитру Делакруа и отказавшись от земляных красок?.. Для Сёра дружеское общение возможно лишь в том случае, если оно непосредственно касается его занятий; всё остальное вызывает у него скуку. Синьяк - совсем другое дело, его комментарии побуждали Сёра к дальнейшим и настойчивым размышлениям.
Его юный приятель - любитель парусного спорта и гребли. Два года назад он купил свою первую лодку, которую окрестил - и в этом обнаружилсяя тройной символ его веры - "Мане-Золя-Вагнер". Два последних лета Синьяк провёл на побережье Кальвадоса, в Пор-ан-Бессене. Разумеется, он был также своим человеком и на берегах Сены; во время регат ему даже доводилось встречать Гюстава Кайботта, покровителя импрессионистов, который делился с ним опытом, однако не по части живописи, а по части водного спорта. Помимо мастерской в доме номер 10 по улице Оршан на Монмартре, он оборудовал себе ещё одно ателье, у своего деда, живущего в Аньере. И с тех пор часто плавал с Сёра на байдарке, в шутку прозванной "Сельдь копчёная эпилептическая", из Аньера на остров Гранд-Жатт.
"Воскресенье после полудня на острове Гранд Жатт". 1884-1886 гг.
Холст, масло. 81х120 дюймов.
Художественный институт, ЧикагоСёра предполагал послать полотно "Воскресенье после полудня на острове Гранд-Жатт" на первую выставку, которую собиралось провести будущей зимой Общество независимых художников, теперь уже официально утверждённое. В самом деле, 11 июня нотариус из Монморанси мэтр Курсо заверил акт о его основании. Через неделю, 18 июня, на очередном общем собрании был одобрен устав Общества, "основанного, - как говорится в первом пунке, - на отказе от жюри". Таким образом, наряду с официальным Салоном отныне будет существовать Салон свободный. Через двадцать один год после скандала, вызванного картиной "Завтрак на траве", Салон отверженных становится законно действующим.
Разгорячённый спорами с Сёра по поводу цвета и закона контраста, Синьяк решил нанести визит Шеврёлю. Сёра поехал вместе с ним на мануфактуру Гобеленов, где престарелый учёный - ему исполнилось девяносто восемь лет - принял их в своей лаборатории, помещении настолько убогом, что трудно было поверить, как много здесь свершилось открытий. Но Шеврёль, совершенно равнодушный к роскоши, даже к обычным удобствам, как, впрочем, и деньгам, довольствовался подставками, заваленными его химическими приборами, тетрадями, брошюрами, и соломенными стульями. Художников он принял со свойственной ему любезностью. Каким же счастливым человеком был этот старик, продолжавший с увлечением работать, сохранивший прежнюю живость ума, любознательность и поразительную память.
Покачивая великолепной головой, осенённой густой седой шевелюрой, небрежно расчёсанной, локонами спадающей на затылок, он отвечал на вопросы Сёра и Синьяка, разъяснял некоторые положения своей теории цвета или вспоминал о том, как сорвалась его встреча с Делакруа. "Если бы у Делакруа, - говорил он, - в тот день, когда я пригласил его к себе на обед, не разболелось горло, я дал бы ему ещё много полезных советов для его живописи".
По материалам книги А.Перрюшо "Жизнь Сёра"./ Пер. с фр. Г.Генниса. - М.: ОАО Издательство "Радуга", 2001. - 184 с., с илл.
Книга на ОЗОНе
